Делай то, за чем пришел

Почему он был один? Откуда он там взялся? Где его стадо, сородичи?

Почему — один?

В вечернем троллейбусе

Женщина с ребенком сидела на переднем сиденье, на виду у пассажиров. Ребенку было около года, может, чуть больше, одет он был в комбинезончик бежевого цвета. Малыш морщился и плакал, а женщина как-то отчужденно придерживала его на коленях. Чувствовалось, что она подавлена, напряжена: все видят ее неумение справиться с ребенком. Бледное лицо было сердитым, губы плотно сжаты.

Мальчишка, откинув голову и вытянувшись в струнку, уже не плакал, а кричал.

Девушка-кондуктор перестала стыдить «зайцев», двое влюбленных, до этого непрерывно шептавшиеся, теперь затихли, представили, быть может, свое будущее; парни, громко обсуждавшие хоккейный матч, и те уставились на мать и на ребенка. На лицах так и читалось:

«Да прижми его к себе, шепни что-нибудь!..»

«Дай ему конфетку, что ли. Или пустышку, на худой конец».

«Да поцелуй его, погладь, приласкай — что же ты сидишь как истукан!..»

Ребенок уже закатывался, переходил на визг, резавший по душе. И женщина была почти в отчаянии; казалось, вот-вот с нею случится удар, еще минута, и она упадет в обморок...

Тогда шагнул к ней пожилой мужичок в пальтишке, в сапогах и старой шапке, заглянул ребенку в лицо, вытянул толстые губы и пропел хрипловато: «Тю-тю-тю! — Улыбнулся широко и повторил: — Тю-тю-тю!..»

Троллейбус одобрительно, с надеждой смотрел на добродушного мужичка. Ребенок некоторое время еще тянул одну и ту же ноту, однако уже с интересом разглядывал веселые морщины на физиономии дедули. А тот достал из кармана конфету в цветастой обертке, обдул ее и вложил в руку малыша. Потом почмокал губами и дурашливо надавил себе на нос. Мальчишка подумал с минуту и потянулся пальцем, чтобы сделать то же самое. Дедуля сказал: «Ам!» — и попытался поймать ручонку ртом. Лицо малыша разгладилось совсем, он был готов смеяться.

Троллейбус с облегчением вздохнул — наконец-то! Старичок же, прозевав свою остановку, беспечно махнул рукой и поехал до следующей. Пассажиры переглядывались, улыбались: славный какой!..

Улыбнулась и мать ребенка. Криво улыбнулась, неумело, будто так давно не улыбалась, что и забыла, как это делается. Злой теперь она не выглядела, скорее — усталой.

Что-то у нее в жизни, видать, неладно, что-то не так, ненормально…

Мелодия

Издали дубы показались мне сиреневыми. «Отчего бы это? — думал я, направляясь в пустынный осенний парк. — Ведь листья на дубах сейчас пожухлые, ржавые...» И только подойдя ближе, понял: да ведь это застрял в кронах дубов еще с ночи туман, оттого и получился сиреневый тон.

Сыро в парке, тихо. В траву, еще зеленую, нападали с деревьев листья, испестрили поляны. С желтых берез листья падают скромные, классически правильной формы, с тополей — большие, бледно-желтые, с глянцем. У ольхи они бледно-зеленые, с четкими прожилками. А вот каштаны кажутся раскаленными, от них так и пышет тысячеградусной желтизной. Под ветлой же будто кто кильку просыпал — целую тонну кильки! Столько в траве под деревом узких серебристых листочков, похожих на мелкую рыбешку.

Но самые нарядные все ж таки клены. Их большие, остро распластанные листья выделяются и яркой зеленью, и желтизной, и коричневые они, и вдруг — красные, вдруг — багряные. Широкий лист, сорвавшись с ветки, неловко, бочком проталкивается сквозь листву-братву, падает вниз и оставляет на черной земле красную, как рана, звезду.

А какую пеструю бурю вызвал внезапно подувший ветер! Все вокруг зашуршало, замелькало, защелкали капли росы, пошел шум, шелест, шорох — даже мурашки побежали по спине.

И снова тишина, и вновь лишь медленно падают листья. И если попытаться сердцем понять эту медленность, грусть их падения, то непременно услышишь... Постой неподвижно и долго один, последи за падением листьев и обязательно услышишь...

Доверчивость

Как бы вы себя почувствовали, если бы на вас в лесу налетел скворец и стал клевать?

Невероятно?

А между тем все именно так и было.

Мы с товарищем, оставив свои семьи готовить на костре ужин, пошли от палаток в лес, чтобы насобирать валежника. Отошли от берега речки шагов тридцать, как вдруг сверху, с сосны, на нас налетел скворец, покружил вокруг нас, опустился на землю и принялся клевать в ноги. А ноги у нас были голые: мы только что искупались, и натягивать на мокрые ноги носки не хотелось.

Мы оторопело остановились — что такое? А скворец прыгал, перелетал от товарища ко мне и клевал, клевал. Когда его твердый острый клюв касался кожи, было скорее щекотно, чем больно.

— Да что это с ним, господи? — пробормотал товарищ.

И тут меня осенило. Да ведь он склевывает с наших ног комаров!.. Ну, конечно, комаров! Он еще молоденький, совсем молоденький, желтизна вон не сошла с клюва, оперенье не сизо-черное, как у взрослых скворцов, а буроватое. Догонять да ловить комаров и мошек на лету ему еще, видимо, трудно, вот он и усмотрел с сосны, что на нас полно сидячих комаров, что мы, облепленные комарами, представляем собою настоящую кормушку...