Делай то, за чем пришел

Ия Павловна преподавала в техникуме гражданскую оборону, сокращенно ГО. Побывав как-то у нее на занятиях (все по тому же «плану взаимных посещений»), Глеб сделал вывод, что не Ие бы Павловне преподавать подобные вещи. Она мило щебетала об ужасах ядерной катастрофы, бойко перечисляла мегатонны тротила, поведывала об отравляющих веществах кожно-нарывного действия, о напалме, о бактериологическом оружии и всякой прочей мрази. Но, глядя на нее, в шелку, в кольцах, сережках да брошах, пухленькую, холеную, глядя на нее такую, как-то не верилось во все эти ужасы, о которых она рассказывала. Не страшно было ядерной радиации, напалма, стратегических ракет, последних судорог при отравлении газами. И трудно было представить себе, как пахнут иприт и люизит, когда по аудитории распространялся запах тончайших духов...

— Ну а как он живет, Мурашкин, как у него дома?

— М-м, живут они, говорят, не блеск, — ответила Ия Павловна с мило вспученной от шоколадки щекой. — Отец будто бы их бросил... Алименты, правда, платит. У матери их трое, кажется, или четверо... Мурашкин самый старший. — Она скатала в пальчиках катышек из конфетной обертки. — И ведь какой же! Я говорю: Мурашкин, учись хорошо! Закончишь — опорой семьи будешь. Так нет, кое-как, с троечки на троечку... Лодырь, чего там говорить!..

«Такова жизнь...» — вспомнилось Глебу.

Осторожно, по крупицам Глеб собирал сведения о Мурашике. Кое-что удалось узнать в профкоме и комитете комсомола, кое-что у преподавателей, у ребят из группы Мурашика и у ребят, живущих неподалеку от него. Мало-помалу картина прояснялась...

Действительно, как установил Глеб, отец бросил семью, действительно, кроме Мурашика, в семье еще двое детей: мальчик ходит во второй класс, а девочка — в садик. И почти все по дому делает сам Мурашик, вплоть до того, что стирает белье и готовит еду для малышей. Беда этой семьи в том, что мать после развода с отцом сбилась с пути, запивает, приводит в дом кого попало... Говорили, что какой-то там комитет собирался даже лишить Мурашкину прав материнства, а детей определить в детдом, но пока-де решили обождать...

Выяснил Глеб и то, что Мурашик ни с кем из ребят не дружит, держится замкнуто, всегда в сторонке. На все попытки вовлечь его в общественные мероприятия у него один ответ: «Мне некогда». Узнал Глеб также и то, что уроки Мурашик готовит в читальном зале, во всяком случае, там его часто можно встретить.

Выбрав свободный вечер, Глеб отправился в городской читальный зал, который располагался в первом этаже небратского небоскреба, как называли единственный пока в Небратске девятиэтажный дом. Мурашик сидел за столиком у окна, обложившись книгами. Полистав журналы и подождав, когда место рядом с Мурашиком освободится, Глеб подошел и тихонько спросил:

— Можно тут с вами?..

— Пожалуйста. — Мурашик поднял глаза и покраснел.

Глеб рассматривал репродукции в журналах «Искусство» и «Творчество» и чувствовал, что сосед по столу наблюдает за ним.

«Если интересуешься живописью, заговоришь...»

Так в конце концов и случилось. Мурашкин поерзал на стуле, кашлянул и спросил:

— А как вам... вот это? — и пододвинул к Глебу раскрытую книгу, в которой была помещена репродукция картины Сальвадора Дали «Горящий жираф». На темно-синем фоне стоял тщательно выписанный жираф. Животное было совершенно спокойное, в то время как спина и шея его были объяты пламенем. Две женские фигуры в облегающих длинных темно-зеленых одеждах спинами опирались на ухватоподобные подпорки; из черепа меньшей фигуры торчала ветка с листьями, из запястья левой руки сыпались искры. У фигуры, расположенной в центре картины, были лиловые руки, а вместо лица лиловое пятно. Из середины грудной клетки выдвинут желтый ящик; такие же выдвижные ящички — от бедра до колена правой ноги.

— Все это, конечно, занятно... — сказал Глеб. — На первый взгляд и поражает... Но только на первый взгляд. Начнешь раздумывать и приходишь к выводу, что художник манерничает, играет в глубокомыслие... Ну не серьезно это все, ей-богу!..

— Не скажите, не скажите!.. — запротестовал Мурашик. — У него в каждой картине глубокий смысл. Реалисты неглубоко копают, они что видят на поверхности, то и изображают. Они те же фотографы. А Дали... он вглубь заглядывает... и видит: внешне-то все вроде бы в порядке, все налажено и устроено, а на самом деле жизнь — это сплошные нелепости, странности и непонятности...

Заспорили, не замечая того, что их шепот вызывает красноречивые взгляды соседей. А вскоре и работница зала, выйдя из-за раздаточной конторки, сделала спорщикам сердитое замечание.

— Пошли на улицу, — предложил Глеб.

Пошли. Мурашкин развивал, в общем-то, банальную мысль, что-де реализм в живописи устарел, что другое дело сюрреализм, экспрессионизм, поп-арт... При этом упоминал имена Кандинского, Малевича, Филонова, Фалька... И, называя новое имя, косил глазом на Глеба: слышал ли, знает ли?

Глеб знал. Он в свое время тоже увлекался живописью, много читал о художниках, даже сам пробовал рисовать.