Делай то, за чем пришел

Мурашкин слушал с интересом, даже с завистью, однако «мировые проблемы» не давали ему покоя, и часто поэтому между художниками начинался спор. Затяжной, ожесточенный, изматывающий. Иногда дело доходило до раздражения, чуть ли не до ссоры. «Вы... вы... извините, конечно, но вы жизни не знаете! — кричал Мурашик. — Вы все в розовом свете... Да!» Разъяренный и красный, он хватал свое пальтишко и, не попрощавшись даже, выскакивал на улицу.

Глеб же, вне себя от злости, бегал взад и вперед по комнате, замусоренной смятой бумагой, окурками и пеплом, бегал и цедил сквозь зубы:

— Ушел?! Ну и ч-черт с тобой, иди! Брюзга невыносимый!

И давал себе слово, что если этот поганец хотя бы еще раз придет, то он, Глеб, вытурит его в три шеи. Со всей его чертовщиной!

Однако проходило дня три-четыре, и Глеб отходил, начинал жалеть о случившемся, уже прощал, уже не мог дождаться, когда Мурашик просунет в дверь свою остроносую физиономию с бакенбардами и спросит робким голосом: «К вам можно, Глеб Устинович?..»

Корецкий

В техникуме преподаватели родственных дисциплин объединены в предметные комиссии, организации наподобие кафедр в институте. Так вот, комиссию по обработке металлов резанием, к которой относился Глеб, возглавлял преподаватель по металлорежущим станкам Виссарион Агапович Корецкий.

Это был пожилой человек высокого роста, с крупной плешивой головой, с холеным, в бархатистых морщинах, лицом. При ходьбе Корецкий шаркал ногами, горбился; одевался в длинное до пят пальто с прямыми ватными плечами; при этом непременно калоши, черный зонт, потертый портфель, синяя шляпа.

Корецкий считался одним из техникумовских столпов, преподавал здесь с тридцатых годов, и, конечно же, Глебу было чему поучиться у своего шефа.

Всякий раз, когда Глеб о чем-нибудь спрашивал, Корецкий внимательно выслушивал его, потом отвечал: иногда подходил к полкам, которые тянулись вдоль стен кабинета и на которых аккуратными рядами лежали сверла, метчики, токарные резцы, фрезы. Безошибочно выбрав нужный инструмент, Корецкий монотонным, скрипучим голосом сообщал мельчайшие подробности об устройстве, изготовлении и применении инструмента. И не раз Глеб убеждался, что старик не только знает свое дело, но и постоянно следит за техническими новшествами, имеет о них свое критическое суждение.

Однако чем лучше Глеб узнавал своего шефа, тем более озадачивали его некоторые странности в характере Корецкого...

Привел как-то Глеб в кабинет двух дежурных и выдал им наглядные пособия для предстоящего занятия. Нагрузившись плакатами и моделями приспособлений, студенты вышли. Как только за ними закрылась дверь, Виссарион Агапович, сидевший за столом и проверявший письменные работы, поднял голову и с испугом на лице стал выговаривать Глебу:

— Вы их не пускайте сюда! Украдут что-нибудь. Пока вы тут выбираете плакаты, он у вас за спиной возьмет, ну, хотя бы сверло, сунет в карман — и с концом! Они же глазами так и шарят, так и шарят по полкам. — И с сердитым видом снова принялся проверять задания.

«Что-то не в настроении сегодня...» — решил Глеб и не придал словам шефа особого значения.

Однако вскоре после этого случая Корецкий снова удивил и озадачил Глеба. Заходит Виссарион Агапович в кабинет после занятий сильно возбужденный. Прикрывает за собою дверь и с проклятиями, ругательствами рассказывает, как во время лекции кто-то из студентов выстрелил мокрым бумажным шариком в доску, на которой он, Виссарион Агапович, писал мелом.

— Вы понимаете, — говорил Корецкий, приподняв палец, — метились, стало быть, в плешь... Не попали! — В голосе шефа одновременно и гнев и торжество, мол, вылазка врагов провалилась — «не попали»!..

Глеб ожидал, что Виссарион Агапович махнет рукой, мол, ну да ладно, шут с ним, с этим шариком! Видали, мол, мы и эти шарики, и этих «снайперов»!.. Однако Виссарион Агапович, видимо, не собирался обращать случай в шутку; все ругался, все распалялся да так, в дурном настроении, оделся и ушел домой.

А неделю спустя опять происшествие. Не успел Корецкий уйти на урок, как тут же возвратился в кабинет, причем не вошел, как обычно шаркая ногами, а прямо-таки вбежал, ворвался. И в руках у него была табуретка.

— Подлецы, понимаете!.. — начал он с порога. — Не студенты, а сплошные бандиты. Их пересажать надо! Всех! В тюрьму, понимаете. За решетку. Их тут учат, платят им стипендию, а они, свиньи, что вытворяют!.. Жулье! Подонки! — Виссарион Агапович раскраснелся, верхняя потная губа дрожала, голос от гнева уже не скрипел, а был чист и высок, темно-карие глаза блестели.

Мало-помалу Глеб начал понимать, что произошло,

Оказывается, ни о чем не подозревая, Виссарион Агапович, как только прозвенел звонок, отправился в аудиторию. Приветствуя его, группа вскочила на ноги, даже самые расхлябанные парни на этот раз старательно тянули руки по швам. Виссарион Агапович, не замечая этого чрезмерного усердия, сел на табуретку, но тут же и вскочил как ужаленный. Схватил табуретку — и что бы вы думали? Из сиденья торчал острый кончик гвоздя...