Делай то, за чем пришел

Совсем по-другому выглядит Лиля Кузьмина. Как мило шепчет она о чем-то Мане Шошиной, тыча пальчиком в журнал «Польские свитера»! На щеках легонький румянчик, сама ядрененькая, налитая (бюстик в норме, коленочки круглые) — ягодка, и только.

После Коровина выступал зам и говорил, что не надо забывать о роли комсомола в деле повышения производительности труда...

Но лучше всех все равно говорил парторг Петр Степанович. Его рокочущий басок напомнил нам о славных традициях комсомольцев тридцатых годов, о целине, о Братской ГЭС, о строительстве дороги Абакан — Тайшет, о походах по местам боевой славы, о том, что никто не забыт и ничто не забыто. И что нам надо брать пример с наших отцов и дедов и с таким же энтузиазмом жить и трудиться...

Гена Гулин остервенело интегрировал. Рита Шляхман перешла к профилю Коровина, в глазах у Льва Печенина не горел энтузиазм строителей Магнитки, и не комсомольскими традициями были заняты головки у Лили и Мани.

Работу бюро признали удовлетворительной. Приступили к выборам нового секретаря. Кто-то предложил кандидатуру Гены Гулина. Тот даже не услышал, а когда его толкнули в бок, он, будто разбуженный среди ночи, завертел своей кудрявой головой:

— Что? А? Кого-кого? Меня-а-а?

Собрание оживилось.

Маня Шошина, лукаво поглядев на свою соседку, поднялась и предложила ее кандидатуру. У Лили округлились глазки-алмазки.

— Я же заочница, товарищи! Ты, Маня, соображаешь?.. Я вот тебя сейчас... Товарищи, я предлагаю Шошину!

Собрание почти развеселилось. Уголки рта у Льва Печенина снова иронично дрогнули.

— Товарищи, посерьезнее! — стучал председательствующий карандашом по графину.

Парторг Петр Степанович предложил оставить комсоргом Илью Калачева, мол, работал человек и пусть работает...

«Ну, Илья, — подумалось было мне, — носить тебе шапку Мономаха еще год...»

Как вдруг слова попросил новенький. Услышав: «Пожалуйста, товарищ Забродин!», — стремительно встал, кашлянул, собрание заинтересованно притихло. А он молчал, будто колебался, потом громко и твердо сказал:

— Я смогу... быть комсоргом. И постараюсь сделать комсомольскую жизнь в отделе интересной. Если, конечно, вы меня изберете и станете мне помогать.

У Коровина отвисла челюсть.

Карандаш Риты Шляхман звонко треснул, и графитное зернышко, прошуршав по бумаге, упало на пол.

У Льва Печенина в глазах «вспорхнули птички любопытства».

«Ну и отмочил ты, брат Федот!» — мелькнуло у меня.

Неловкая тишина установилась в отделе. Многие сидели, опустив глаза, чувствовалась растерянность, напряженность.

— Шокированы? — вскочила тогда Лиля Кузьмина. — Немая сцена? Не по форме? Самозванец? Слыхано ли? А я считаю — правильно. Я — за. Ну что мы, на самом деле! Развели доклады, все по бумажке, по стандарту — скукотища! Да комсомольцы мы или не комсомольцы? Ну, изберем Илью Калачева, так ведь опять будет сон в Обломовке. Правильно я говорю?

И тогда заговорили все разом, зашумели, мол, чего уж там, все верно, все так, действительно болотом у нас попахивает. И в конце концов разнесли «удовлетворительную работу» Ильи Калачева в пух и прах, досталось и Коровину на орехи, и всему его комитету...

Забродин смотрел, слушал, внешне был спокоен, но в глазах у него, я заметил, «горел адский пламень».

«Любопытный малый, — размышлял я, шагая домой после собрания. — Молчал, молчал и вдруг заговорил. Интересно, зачем это ему понадобилось?..»

На следующий день после работы Забродин назначил первое заседание нового бюро. «Портфели распределять», — сообразил я.

Когда все собрались у забродинского кульмана, новый комсорг неожиданно сказал:

— А что, товарищи, не пойти ли нам в кафе? Там и поговорим. Идет?

Кто же мог быть против? Конец рабочего дня, все уже успели проголодаться...

Подыскали столик в углу, расселись. Заказали пиво.

Забродин отпил из стакана, кашлянул и начал заседание бюро с такой фразы:

— Ну что ж, давайте думать «за нашу жизнь», как говорят в Одессе.

Потягивали пиво, помалкивали.

— Говори ты, у тебя есть, наверное, какие-то планы, — не без намека на самозванство предложил я.

— Да никаких планов у меня нет, — сказал Забродин.

«Юмор», — усмехнулся я про себя.

Удивление, более или менее скрытое или вовсе нескрываемое, было на лицах и у других членов бюро. Гена Гулин задумчиво теребил ухо.

— Но мне кажется... — Забродин отодвинул недопитое пиво и посерьезнел. — Для начала надо выяснить наши взгляды. Кто что думает о комсомольской работе вообще, какое у кого настроение? Только давайте откровенно. Нам ведь вместе работать, а потому все должно быть ясно между нами.

— Что же, согласен! — Лев Печенин вскинул свой гордый профиль. — Я скажу, что думаю... Мне лично кажется, что все у нас в прошлом. И никогда не будет для нас с вами ни целины, ни Братской ГЭС, ни ударных строек. Все это угасающие костры... Ну чем, скажите, чем в отделе комсомолец отличается от некомсомольца? Да тем, что один платит взносы, другой нет.

Они еще долго рассуждали. Я не встревал, подобный треп я слышал сотни раз — в зубах навязло.

— А ты как думаешь? — спросил Забродин, в упор уставившись на меня.