Дело Черных дервишей

Нуруддин не боялась, что ее басмачи себя выдадут: манеры и обычаи красноармейцев Туркестана знали они хорошо, потому что не одного такого красноармейца в свое время шлепнули. А, сложись жизнь иначе, сами вполне могли быть красноармейцами. Известно ведь, что на сторону советской власти переходили даже самые лютые курбаши, например, тот же Мадамин-бек. Впрочем, долго находиться рядом с Матвейчуком и недоверчивым Исаковым она тоже не планировала. Но об этом решила пока не распространяться.

До экспедиционного отряда в этот день они так и не добрались, решили переночевать прямо на природе, тем более, что жить в палатках для местных красноармейцев дело было такое же простое и естественное, как для русских – в бревенчатых избах.

Как-то так само собой вышло, что вечером Степан Матвейчук и Нуруддин поехали любоваться закатом, особенно красивым тут в это время года. Двинул было за ними и Бекболот Исаков, но Степан провернулся к нему и со всей большевистской прямотой сказал:

– Будь другом, Бекболот, пригляди за бойцами. А мы с товарищем Зариповой проведем небольшую рекогносцировочку в окрестностях.

Исаков скрипнул зубами, но ничего не возразил, повернул коня и поехал назад. Неспокойно было его сердце. И совершенно напрасно, потому что вечер был теплый и упоительно прекрасный, а Матвейчук на самом деле понравился Нуруддин.

– Ты смелый, – сказала она, касаясь его щеки, – лихой и в то же время добрый парень…

Матвейчук улыбнулся ей слегка польщенно, перехватил ее руку, поцеловал пальцы.

Ничего нет удивительного, что вечерняя рекогносцировочка несколько затянулась, а закончилась в командирской палатке Матвейчука. Что уж там у них происходило дальше, Исаков не знал, хотя догадаться было нетрудно. Хотелось, конечно, думать, что был там стратегический разговор о том, как извести с родной туркестанской земли зловредных басмачей, но комиссар был стреляный воробей и понимал, что про басмачей там вряд ли поминали в эту темную и нежную, рассыпавшуюся по всему небу звездами ночь.

В самый темный час, когда все спит крепким предутренним сном, Нуруддин вдруг подняла голову и засобиралась. Матвейчук изумленно поднял чубатую свою голову от кошмы.

– Ты куда? – спросил и сильной рукой притянул ее к себе. – Куда ты?

Она чмокнула его в щеку, вывернулась, как змея, и уже натягивала на себя штаны. Ей нужно уходить, дело срочное, дело не ждет.

– Да какое дело? – не понимал он. – Какое может быть дело посреди ночи?

Секретное, даже сверхсекретное, разве он не помнит, она же ему говорила. Да, что-то про какой-то… нет, не помнит. Ну и хорошо, что не помнит, так оно и лучше. Тут наконец Матвейчук проснулся окончательно и сел.

– Постой, – сказал, – я ведь обязан тебя сначала доставить к товарищу Ярмухамедову.

Она замерла на миг. Зачем это еще, спросила подозрительно. Он только руками развел: ну, как зачем, ну, порядок такой, ты ведь сама комиссар, из особого отдела к тому же, должна понимать. Пока товарищ Ярмухамедов, а с ним и товарищ Маликов решения не примут, никуда она со своими бойцами не поедет.

Вот как? Он что же, проверять ее будет, этот Ярмухамедов? Ну, почему сразу проверять… Но, если положено, то и проверят, конечно. Да что она, в самом деле, ей же бояться нечего?! Куда поскачет посреди ночи?

– Мне нечего бояться, – сказала она, – однако ехать надо прямо сейчас. Я прошу тебя, Степан, отпусти меня и моих людей.

Он понурил голову, вздохнул. Ну как же она не понимает, это ведь приказ. Он для нее что хочешь, он звезду с неба достанет, как только развиднеется немного, но приказ нарушить – это ни-ни и ни в коем разе.

Она села рядом с ним, посмотрела на него своими странными, завораживающими глазами, которые поблескивали даже в темноте палатки.

– Как жалко, – сказала она с горечью, – как все-таки жалко.

Он не понял – что жалко? А она объяснять не стала, потому что что же тут объяснять…

Товарищ Исаков в эту ночь отпустил бойцов поспать, сам встал в дозор. Неспокойно было у него на сердце, лежала на нем огромная холодная змея – гадюка или даже гюрза. Не к добру, думал он, ох, не к добру явился этот странный отряд под водительством женщины. Комиссарша Зарипова – да где это видано? То есть, конечно, в центральной России – пожалуйста вам, и Клара Цеткин, и Роза Люксембург, и даже какая-нибудь, не к ночи будь помянута, Лариса Рейснер. Но здесь, в сердце Туркестана, что делает женщина-комиссар? Неужто нельзя было мужчину подобрать для тайной миссии… Темное, очень темное и неприятное дело.

Вот поэтому и не спал в эту ночь Бекболот Исаков, ходил дозором возле небольшого их лагеря. Ходил, ходил – и доходился.

Проходя мимо командирской палатки, заметил в слабом лунном свете выскользнувшую оттуда тень. И хотя понимал, кто оттуда выскользнул и почему, но не сдержался.

– Стой, – сказал, – кто идет?

И кобуру даже расстегнул.

Тень убегать не стала, да и куда ты убежишь от красноармейской пули? Никуда ты не убежишь от красноармейской пули. Вот и Нуруддин повернулась, подошла к нему совсем близко, посмотрела снизу вверх, проговорила:

– Что ты Исаков? Это же я.