Дело Мотапана

— Это другой вопрос, — продолжал Жак, качая головой. — Однако, что бы ни случилось, мы сделаем все возможное, и ты завоюешь руку мадемуазель Арлетт. Давай все обговорим! Тебя, наверно, сегодня вызовут в суд — постарайся, чтобы повестка застала тебя дома. Тебе очень важно как можно скорее увидеться с моим братом и опровергнуть показания Мотапана. А я пойду на улицу Кастильоне и подожду там тетушку, которая уже видела Адриана и расскажет, как идет дело. Может, встретимся в шесть часов в клубе?

— Нет-нет! Нам станут надоедать и задавать нескромные вопросы.

— Ты прав! Я зайду за тобой сюда в седьмом часу, и мы сходим пообедать в ресторан, а потом вернемся и проведем вечер у камина. А когда увидим, что у Кальпренедов погас свет… полагаю, это будет ближе к полуночи…

— Может быть, не так рано… мадемуазель Арлетт иногда ложится очень поздно.

— Ты, кажется, подсматриваешь за ней, — смеясь, заметил Куртомер.

— Нет, просто ее комната как раз напротив моей, и мне иногда случалось…

— Хорошо-хорошо! Не стану придираться к словам. В условленное время мы примемся за дело. Я только хочу слегка изменить наш план: я регулярно буду выходить на лестницу.

— Это неблагоразумно.

— Отнюдь, я буду только слушать, оставив открытой дверь твоей квартиры, чтобы иметь возможность спрятаться. Я надену твои домашние туфли, чтобы шагов не было слышно. Кстати, было бы хорошо, если бы ты отпустил камердинера.

— Так было бы лучше, но боюсь, как бы он не разгадал наш план. Возможно, все придется повторить. Не могу же я отсылать его каждую ночь! И потом, он славный человек, он не будет ни во что вмешиваться и поможет нам, если понадобится подкрепление.

— Прекрасно! Я иду завтракать: я страшно голоден!

— Почему бы не позавтракать здесь?

— Благодарю! Мне хочется пройтись, а ты, я думаю, не прочь остаться один. Ты влюблен, мой друг, влюблен сильнее прежнего, а большие чувства ищут уединения. Мое же сердце свободно, я люблю перелетать с места на место, как воробей, а потому лечу! — закончил Жак, пожимая руку друга, который отпустил его без большого сожаления.

Дутрлез остался наедине со своими мыслями, а Жак сбежал по лестнице с четвертого этажа. В холле Маршфруа разговаривал с каким-то человеком, который оказался не кем иным, как лоцманом китайских пиратов с проколотыми ушами.

— И вы здесь! — сказал Куртомер, окидывая его взглядом с ног до головы.

— Я к барону Мотапану, — важно ответил моряк. — Вы от него?

— Я? За кого вы меня принимаете? — возразил Жак. — Я бываю только у друзей, а ваш барон мне не друг.

Он ушел, не обращая внимания на гневные взгляды Маршфруа. На бульваре он подумал, что было глупо показывать свою неприязнь к Мотапану его консьержу и человеку, который непременно передаст тому эти непочтительные слова. Но спустя пять минут Жак де Куртомер уже перестал об этом думать.

Он был прав: ничто на свете не проходит бесследно. Позже он в этом убедился.

VIII

Любая квартира обычно свидетельствует о привычках того, кто в ней живет. Одна указывает на девицу полусвета, другая — на знатную даму, третья — на буржуа. Квартира кутилы не похожа на квартиру добропорядочного молодого человека, так же как Париж не похож на провинцию.

Стоило войти в дом к Мотапану, чтобы понять, с кем имеешь дело. Комнаты, называемые приемными, где он никогда никого не принимал, были набиты всем, что только можно приобрести за деньги: великолепной мебелью, огромными часами, блестящими зеркалами, толстыми коврами, шелковыми портьерами, фальшивым саксонским фарфором и поддельными картинами знаменитых мастеров. Ни одного фамильного портрета, ни одной вещи, отражающей его личный вкус — лишь нечитанные книги с позолоченным обрезом, камины, в которых никогда не разводили огонь, и ни разу не зажигавшиеся хрустальные люстры.

С первого взгляда можно было догадаться, что хозяин презирал эту роскошь и приобрел все только для того, чтобы поддерживать свой статус и внушать уважение жильцам, а может быть, для того, чтобы брать с них более высокую плату. Сам Мотапан редко входил в эти роскошные комнаты. Он жил в правом крыле, в том флигеле, который велел выстроить для себя. Планировка его была единой для всех этажей дома: четыре комнаты в ряд, в каждую из которых можно было войти из коридора. В другом крыле располагалась громадная столовая, где никогда не обедали.

Это довольно неудобное расположение комнат не изменил только граф де ля Кальпренед. Он намеревался взяться за это впоследствии и не сделал до сих пор только потому, что у него не было на то времени, а может быть, и денег. Альбер Дутрлез устроил все наоборот: сам он жил в левом крыле, а в правом, сломав перегородки, устроил нечто вроде английского холла.