Дельцы.Том I. Книги I-III

Авдотью Степановну заставалъ онъ обыкновенно передъ обѣдомъ. Она приняла его на этотъ разъ въ томъ самомъ маленькомъ кабинетикѣ, гдѣ Карповъ слушалъ комическую сцену съ бразильянцемъ. Она лежала на кушеткѣ. Ноги ея были покрыты плэдомъ. Противъ того, какою она была весной, въ наружности Авдотьи Степановны сказывалась большая перемѣна. Она сильно похудѣла и побледнела; сдѣлалась даже прозрачною. Глаза смотрѣли утомленно, носъ заострился, губы потеряли прежнюю яркость. И въ туалетѣ, и въ прическѣ замѣчалась небрежность.

— Что съ вами? — проговорилъ съ безпокойствомъ Прядильниковъ, беря ее за руку, которую и поцѣловалъ.

— Расхворалась, Петръ Николаевичъ. Отъ погоды, должно быть.

— Пожалуй, и отъ погоды…

— Если не отъ другихъ причинъ, — прибавила она съ горькою усмѣшкой.

Тутъ только Прядильниковъ замѣтилъ, что у нея красны глаза.

— А что такое?

Авдотья Степановна приподнялась немного и достала изъ столика письмо.

— На-те, полюбуйтесь, — сказала она, подавая его Прядильникову.

Онъ торопливо развернулъ и вскричалъ:

— Отъ Алешки!

— Да, отъ Алешки. Прочтите, прочтите.

Прядильниковъ прочелъ слѣдующее:

«Милый другъ мой Дунечка!

«Ты, можетъ быть, ждешь меня дня черезъ два назадъ въ Петербургъ. Врядъ-ли я вернусь такъ скоро; но прежде, нежели я надумаю пуститься въ путь, мнѣ хочется, мой другъ, побесѣдовать съ тобой, и прошу тебя понять меня хорошенько. Не скрою отъ тебя того, что поѣздку въ Москву я проектировалъ съ цѣлью подвергнуть себя испытанію. Ты знала меня до сихъ поръ за прожигателя жизни, за Алквіада, какъ я себя самъ называлъ. И, дѣйствительно, мнѣ и самому сдавалось, что рожденъ я неизлѣчимымъ жуиромъ. Ты-же такая женщина, лучше которой нельзя себѣ вообразить россійскому Алквіаду. Говорю это къ тому, чтобы ты не объяснила моихъ поступковъ обыкновеннымъ легкомысліемъ. Ты вѣдь очень умна, Дуня, умнѣе всѣхъ насъ. Объясни же, почему едва-ли не съ первыхъ дней нашего знакомства началъ я зашибаться хандрой. Все лѣто прошло въ такихъ же припадкахъ. Ты ихъ замѣчала, старалась всячески меня развлекать, но и сама страдала, въ сущности, тѣмъ-же недугомъ, хотя и не признавалась въ этомъ. Если-бы я тяготился тобой, именно тобой, я-бы не преминулъ найти утѣшеніе на сторонѣ. Этого утѣшенія я не искалъ и теперь не ищу. Меня просто подавляло особое неудовлетворенное чувство. И вотъ я отправился въ Москву, чтобы остаться одному и рѣшить наконецъ, чего мнѣ нужно. Я знаю теперь, что это такое. Мнѣ нужно обабиться. Ты сейчасъ воспрянешь и закричишь, что я надувалъ тебя и давно сосваталъ себѣ невѣсту, за которою и отправился въ первопрестольный градъ Москву. Клянусь тебѣ, что ничего подобнаго нѣтъ въ дѣйствительности. Никакой невѣсты у меня не имѣется. Я рѣшился только покончить съ преж-шею жизнію и сказать тебѣ это откровенно. Если ты выкажешь себя умницей, въ чемъ я не сомнѣваюсь, то мы встрѣтимся добрыми друзьями и не станемъ шпиговагь другъ друга совершенно лишними упреками. Согласись сама, мои другъ, что моя хандра черезчуръ тебя разстраивала и лишала тебя той счастливой жизненности, которая должна скрашивать твои путь въ сей земной юдоли. Вотъ моя исповѣдь. Покажи ее, если хочешь, Николаичу и, главное, пойми меня хорошенько».

«Твой Алеша».

— Что скажете? — спросила Авдотья Степановна, когда Прядильниковъ положилъ письмо на столъ.

— Бѣлены объѣлся! — глухо вскричалъ онъ.

— Ничего не объѣлся; а просто прописываетъ мнѣ чистую отставку.

— Это сдуру!

— Его дѣло. Хоть и за то спасибо, что- не хотѣлъ дольше обманывать. Никто въ своемъ чувствѣ не воленъ. Ему тошно сдѣлалось со мной. Кто-жь виноватъ!

— Разумѣется, онъ.

— Нѣтъ, я. У меня у самой явились всякія лихія болѣсти. И я въ задумчивость начала впадать, вмѣсто того, чтобы жить въ свое удовольствіе. Не во-время втюрилась я въ вашего Алешку, а вотъ это-то и наводитъ сейчасъ уныніе на вашего брата.

— Чего-же ему больше, — бормоталъ Прядильниковъ.

— Сами видите, чего-то другаго захотѣлось, въ законный бракъ, вишь, желаетъ вступить.

— Шутъ онъ гороховой! Кто за него пойдетъ?

— Почему-же и не пойти? Одной мордочкой своей какую угодно невѣсту подцѣпитъ. Кто-жь его знаетъ! Женится, и въ самомъ дѣлѣ станетъ другимъ человѣкомъ.

Одно я вижу: со мной ему утѣхи никакой нѣтъ, а въ законныя супруги я ему не гожусь.

Авдотья Степановна силилась говорить сдержанно, но нервное вздрагиванье голоса показывало, какъ всю ее передергиваетъ. Прядильниковъ сидѣлъ смущенный, отведя отъ нея взглядъ въ сторону. Онъ рѣшительно не зналъ, какой взять тонъ: защищать или обвинять Алешу. Въ немъ самомъ заговорила вдругъ пробудившаяся тревога, смѣсь довольства съ недоумѣніемъ.

— Что-же, — продолжала Авдотья Степановна, откинувшись на подушку. — Съ Богомъ! Ему хочется, чтобы я поступила, какъ умница. Останемся, говоритъ, друзьями. Я и на это согласна. Коли желаетъ, могу ему высватать хорошую невѣсту…

Она крѣпилась, крѣпилась и зарыдала.

Прядильниковъ совершенно растерялся и только издавалъ смутные звуки.