Дельцы.Том I. Книги I-III

Ему стало противно и гадко за самого себя. Онъ не могъ отдать себѣ хорошенько отчета, какое чувство преобладало въ немъ въ эту минуту: удовольствіе-ли, или надежда, или жажда неизвѣданныхъ ощущеній? Одно онъ зналъ: съ тѣхъ поръ, какъ онъ познакомился съ Авдотьей Степановной, онъ началъ сильнѣе сознавать свое внутреннее достоинство, какъ человѣка способнаго и знающаго, началъ желать — дать своимъ способностямъ и знанію совершенно другой ходъ, показать людямъ, которые до сихъ норъ эксплуатировали его, что не имъ, а ему слѣдуетъ играть роль. И во всѣхъ этихъ соображеніяхъ Авдотья Степановна стояла на первомъ планѣ. Были минуты, когда Прядильниковъ представлялъ себѣ эту женщину своимъ главнымъ помощникомъ, — больше того, какъ-бы своимъ хозяиномъ.

И вотъ теперь женщина эта брошена Алешей. Въ ней происходитъ сильный душевный кризисъ. Она впервые почувствовала уязвленную страсть и находилась, быть можетъ, на рубежѣ совершенно другаго существованія.

Прядильниковъ не могъ оторваться отъ Авдотьи Степановны, и его разгоряченный мозгъ перескакивалъ отъ одной картины къ другой, переплетая соображенія и образы въ раздражающій сумбуръ.

Послѣ продолжительной ходьбы по комнатѣ, усиленнаго куренія и, разумѣется, питья, Прядильниковъ взялъ большой листъ почтовой бумаги и началъ писать. Писалъ онъ скоро, порывисто и безпрестанно перечеркивалъ. Дописавши большое письмо, онъ нѣсколько разъ перечиталъ его, потомъ началъ старательно переписывать. Переписываніе продолжалось добрыхъ полтора часа. Кончивши эту тяжелую для него операцію, онъ запечаталъ конвертъ и отправилъ его опустить въ ящикъ. Весь вечеръ онъ пробылъ дома, но ничѣмъ хорошенько заняться не могъ.

На другой день утромъ онъ находился въ такомъ-же волненіи. Часу въ двѣнадцатомъ принесли ему записку. Черезъ полчаса онъ входилъ опять въ кабинетъ Авдотьи Степановны.

Она смотрѣла гораздо свѣжѣе. Только-что Прядильниковъ сѣлъ около нея, Авдотья Степановна расхохоталась. Этотѣ смѣхъ заставилъ его вздрогнуть.

— Что вы за люди, посмотрю я на васъ! — воскляк-аула она и стала его теребить за руку. — Просто какіе-то оглашенные. Что вы такое мнѣ написали?

— Простите великодушно, — бормоталъ Прядильниковъ. — Я хотѣлъ только высказать вамъ… какъ мнѣ представляется все это дѣло.

— Вы, милѣйшій Петръ Николаичъ, быть можетъ, и хотѣли очень многое высказать, но у васъ, хоть убейте меня, ничего понять нельзя. Читала я, читала… и почеркъ у васъ такой связный, Господь съ вами.

Прядильникова начало подергивать.

— Рука дурацкая!

— Одно я увидала, что вы обо мнѣ сокрушаетесь. Напрасно. Я вѣдь человѣкъ прочный, меня скоро не свалишь. Вы Алешкѣ ничего не писали?

— Нѣтъ, зачѣмъ-же?

— Ну, то-то же.

— Онъ васъ не стоитъ!

— Вы-ли это говорите, Петръ Николаичъ?

— Пускай его тамъ въ Москвѣ женится хоть на козѣ. Что-жь объ немъ сокрушаться.

— Сокрушаться, нечего. Я вѣдь съ вами хочу о своихъ дѣлахъ говорить. Будьте моимъ другомъ и главнымъ совѣтникомъ.

Она протянула ему руку и вдругъ подняла ее и погладила его по головкѣ, какъ маленькаго мальчика.

Прядильниковъ весь вспыхнулъ и не зналъ, въ какую сторону ему смотрѣть.

— Я на васъ погляжу, Петръ Николаичъ, — заговорила Авдотья Степановна какимъ-то материнскимъ тономъ: — вы чудный человѣкъ. Ну, какъ это до сихъ поръ не умѣете вы составить себѣ ничего существеннаго? Вамъ прекрасно извѣстно, какъ люди обдѣлываютъ дѣла… Черезъ меня вы узнали всякую подноготную.

— Узналъ, — повторилъ Прядильниковъ, нѣсколько оправившись.

— Пора намъ взимать процентъ съ того, что мы съ вами знаемъ.

— Пора.

— Мнѣ мой Саламатовъ такъ сталъ противенъ, что я его не нынче, завтра — по боку.

— Вотъ какъ? — спросилъ оживленно Прядильниковъ.

— Слава тебѣ, Создателю, обойдемся и безъ него. Я вамъ по душѣ скажу, Петръ Николаичъ, что мой Борька и вся эта братія великую во мнѣ злость посѣяли. Неужели не выдумаемъ мы съ вами такого фортеля, чтобы хорошенько вывести ихъ на свѣжую воду?

— Очень легко вывести.

— А коли легко, валяйте.

— Всѣ они, — заговорилъ Прядильниковъ болѣе желчнымъ тономъ: — мерзавцы. Если изобличать, такъ надо всѣхъ, отъ перваго до послѣдняго. Мнѣ это надоѣло хуже горькой рѣдьки. Батракомъ ихъ я уже больше не буду.

— Однако, что-же вы себѣ пріобрѣли? Есть-ли у васъ паи какіе?

— Нѣтъ, паевъ у меня никакихъ не имѣется.

— Процентъ, что-ли, вы получаете?

— И процента никакого нѣтъ.

— Стало-быть, что-же?

— Теперь я ужь для дѣла работаю. Я знаю, что они меня боятся.

— Катя въ этомъ сласть! Надо ихъ заставить платить.

— Помилуйте, Авдотья Степановна, развѣ я перомъ своимъ торгую?