Дельцы.Том I. Книги I-III

— Да ужь предоставь моей опытности.

— Ты будешь ей лгать?

— Право, Николаичъ, — заговорилъ Карповъ, глядя иа Прядильникова еъ недоумѣвающею усмѣшкой: — ты меня приводишь въ совершенную конфузію. Теперь мнѣ слѣдуетъ допросить тебя досконально: что въ тебѣ самомъ происходитъ? почему ты такъ на меня накинулся? Это совсѣмъ на тебя непохоже. Неужели это все изъ дружбы къ Евдокіи?

Прядильниковъ началъ ежиться и хмуриться, не подымая глазъ на Карпова.

— Каковъ бы я ни былъ, дружище, — продолжалъ Карповъ все задушевнѣе: — по мнѣ наши отношенія слишкомъ дороги, и я не хочу ихъ портить ни изъ-за какой — бабы, а тѣмъ менѣе изъ-за Евдокіи.

— Вотъ ты опять ее оскорбляешь! — закричалъ Прядільниковъ.

— Слушай, Николаичъ, одно изъ двухъ: или ты совсѣмъ рехнулся отъ нервнаго разстройства, или ты начинаешь чувствовать самъ сердечное дрожаніе…

— Какое дрожаніе? — спросилъ, еще больше нахмурившись, Прядильниковъ, но Карповъ такъ засмѣялся, что щеки Николаича какъ-будто зардѣлись.

— Да. такое, братецъ. Вѣдь ты, Николаичъ, прожилъ весь свой вѣкъ настоящимъ уродомъ, женщинъ совсѣмъ не зналъ, убивалъ свою плоть надъ разнымъ инженернымъ вздоромъ, а натура у тебя страстная.

— У меня-то?

— Да, у тебя. Ужь, извѣстное дѣло, не чета моей. Я эллинъ. У меня натура аттическая, такъ сказать. Я ищу наслажденья или нравственнаго комфорта и вовсе неспособенъ сгарать на медленномъ или быстромъ огнѣ, страсти. Ты же рьянъ и наклоненъ къ затаеннымъ душевнымъ процессамъ. Дифференціалы дифференціалами, а ты долженъ былъ не разъ тосковать, чувствуя огромный пробѣлъ въ твоей жизни.

— Зачѣмъ ты все мнѣ говоришь? — прервалъ его Прядильниковъ.

— А затѣмъ, душа Николаичъ, чтобы поставить тебя самого въ извѣстность, что дѣйствуетъ въ тебѣ въ настоящую минуту — дружеское ли расположеніе къ мнѣ или что другое.

— Что-жь другое?

— Дай мнѣ изложить тебѣ по пунктамъ. Видимое дѣло: если ты меня такъ встрѣтилъ и говоришь мнѣ такую нервическую белиберду, то ты дѣйствуешь подъ вліяніемъ Евдокіи. Но, въ сущности, ты, конечно, обрадованъ тѣмъ, что я желаю покончить съ ней.

— Обрадованъ!…

— Долженъ быть обрадованъ; но въ то же время возмущаешься моимъ поведеніемъ, потому что оно оскорбляетъ въ тебѣ чувство человѣка увлеченнаго…

— Ха, ха, ха! — разразился Прядильниковъ. — Экая чушь!

— Смѣйся, братецъ, смѣйся. Если я ошибся, тогда твои выходки противъ меня не имѣютъ никакого смысла.

— Но что же ты намѣренъ дѣлать? — спросилъ, оправившись отъ смущенія, Прядильниковъ, — Ты поѣдешь къ ней?

— Поѣду.

— И будешь ее такъ же третировать, какъ въ твоемъ письмѣ?

— Повѣрь мнѣ, Николаичъ, что мы съ нею объяснимся гораздо толковѣе, чѣмъ ты воображаешь.

— Умоляю тебя, Алеша, — вдругъ вскричалъ Прядильниковъ, поднимаясь съ дивана и схватывая Карпова за обѣ руки: — не оскорбляй еяі

— Ну тебя совсѣмъ! — отрѣзалъ Карповъ. — Ты и прежде былъ шалый, а теперь совсѣмъ помутился. Больше я нё хочу переливать изъ пустаго въ порожнее.

И съ этими словами Карповъ отправился въ свою комнату.

Черезъ четверть часа онъ ѣхалъ къ Авдотьѣ Степановнѣ и думалъ о Николаичѣ:

«Евдокія подцѣпила его, и даже очень! Ну, что-жь! Отчего ему и не попробовать утѣхъ любви, если таковыя явятся. Бѣдный Николаичъ, весь свой вѣкъ ты тормошился и не зналъ никакихъ радостей, кромѣ удовлетворенія полемическаго задора. И вотъ теперь овладѣваетъ тобою страсть…»

Карпову сдѣлалось сразу совершенно ясно, что въ Николаичѣ заговорило неизвѣданное имъ чувство. Онъ не могъ не улыбнуться, представляя себѣ всю фигуру Прядильникова въ любовной сценѣ. Начавши почти съ грустныхъ соображеній о своемъ другѣ, онъ кончилъ смѣшными образами, которые его воображеніе начало возбуждать съ особою яркостью, такъ что, когда онъ подъѣхалъ къ дому Авдотьи Степановны, онъ былъ въ смѣхотворномъ настроеніи…

А но уходѣ его, Прядильниковъ долго сидѣлъ на диванѣ, опустивши низко голову и нервически покручивая то правый, то лѣвый усъ.

IX.

— А, Алквіадъ! — вскричала Авдотья Степановна, встрѣчая Карпова на порогѣ гостиной.

Она поцѣловала его въ лобъ.

— Не ждала такъ скоро? — спросилъ Карповъ.

— Сегодня никакъ не ждала. Неужели это ты меня послушался?

— Нѣтъ, это меня Николаичъ взбаламутилъ.

— Какъ такъ?

— Прислалъ мнѣ самую жалостную телеграмму.

— Ишь ты…

— Пріѣзжай, говоритъ, немедленно, иначе ты такой сякой!

— Этакій чудодѣй.

— А то-бы я еще пожилъ въ Москвѣ.

— Нашелъ, стало быть, невѣсту?

— Ну, невѣсты еще нѣтъ…

— А охота большая?

— Да обо миѣ-то что разспрашивать, еще успѣемъ; поговоримъ лучше о Николаичѣ.

— Н его выбраню, что онъ не можетъ ничего въ секретѣ держать.

— Не въ томъ тутъ дѣло. Вы, сударыня моя, его совсѣмъ помутили.

— Это какъ?

— Или не замѣчаете, что въ немъ теперь забродило?

— Что такое?

— Я его нашелъ въ какомъ-то умопомраченіи. Говоритъ мнѣ вещи ни съ чѣмъ несообразныя, всячески язвилъ меня изъ-за тебя и такъ о тебѣ сокрушается, что я сначала подумалъ: не ломаетъ-ли онъ со мною комедіи? Но вижу: нѣтъ, все это онъ въ серьезъ продѣлываетъ.

— Я-то при чемъ тутъ?

— Онъ въ тебя втюрился.

— Убирайся ты!

— Это вѣрно. И ты не могла этого не замѣтить.

— И въ помышленіи не было.