День гнева. Повести

— Приедем к тебе — объясним, — пообещал Казарян.

Приехали и объяснили. Алик взялся за телефон. Помощник Грекова сказал ему, что Владлен Андреевич проводит ответственное совещание, и, как только он хоть ненамного освободится, то он — помощник — доложит ему.

— А как скоро это может произойти?

— Не ранее, чем через час, — не порадовал Алика помощник. — Как только это произойдет, я немедленно вам позвоню. Продиктуйте, пожалуйста, ваш телефон. — Алик продиктовал и повесил трубку.

— Он кто теперь в нашей конторе? — спросил Смирнов.

— Большой бугор. Начальник нашего любезного Сережи, — ответил за Алика Казарян.

— Начальники растут, как грибы, — непонятно, радуясь или огорчаясь, — ответил Смирнов.

— Ни дня оперативной работы, и гляди-ка ты — наш профессионал номер один! — прямо-таки задыхаясь от восторга, воскликнул Казарян.

— Да ладно, ребята — попытался утихомирить их Алик. — Сами же на прием к нему напрашиваемся и сами загодя обсираем.

— А мы что? А мы ничего, — ернически обнародовал их общую со Смирновым лояльность Казарян.

— Хуже нет — ждать да догонять, — зевнув, заметил Алик. — И не выспался.

— Хуже — убегать, когда догоняют, — поправил его Смирнов и решил за всех: — Будем ждать.

— Вот так сидеть и ждать? — Алик вопросами хотел уточнить их будущее времяпровождение.

— Вот так сидеть и ждать, — отрезал Смирнов.

— Алик, а почему мы беспрекословно подчиняемся ему? — вдруг прозрев, изумился Казарян. — Кто он такой, по сути? Отставной старый хрен с весьма сомнительным высшим образованием. А мы, интеллигенты, интеллектуальная элита, к мнению которой с почтением прислушивается всесоюзная общественность, покорно, не рассуждая, исполняем его капризы.

— Комплекс поколения, — четко ответил Алик. — Мы исторически обречены смотреть на них снизу вверх.

— Это почему же? — всерьез заинтересовался Смирнов. — И кто это — вы?

— Мы — поколение с четко определенными границами. — Алик основательно усаживался на своего любимого конька. — Границы эти определила война. Мы — это те, кто не воевал, но хорошо помнит войну. Мы — люди рождения с двадцать восьмого года по тридцать седьмой. Мы твердо знаем, что, воевавшие, такие, как ты, Санька, спасли нас. И сознаем это не разумом, не логическими построениями, а звериным ощущением тех лет. Эмоциональной памятью о пустом желудке, привычке к опасности бомбардировок, о желтом язычке коптилки, о сыпном тифе на вокзалах, набитых бабами с детьми, неизвестно куда едущими и когда уезжающими. Я помню, Саня, время вашего возвращения. Именно тогда вошла в нас вина за то, что вернулись немногие из вас. Разница между нами и вами от двух до десяти лет, но эта разница решила все. Вы — мужчины, солдаты, мы — пацаны. На всю жизнь — робость перед вами и вина. И это — беда наша. Мы навсегда остались мальчишками, боявшимися, не из-за трусости, нет, из-за беспредельного благоговения перед вами, сделать самостоятельный решающий шаг, определяющий историческую значимость того или иного поколения. И не сделавшие этого шага. Поэтому мы, по серьезному счету, взрослые, созревшие для реальных действий люди, никаких действий не совершили, проигрывая по очереди год пятьдесят третий, год пятьдесят шестой…

— Выходит, мы во всем виноваты, — иронизируя, пробубнил Смирнов.

— Не во всем, но виноваты. Скорее, даже не вы, а война. Она приучила вас к мысли, что приказ командира — закон для подчиненного. И вы все эти годы ждали приказа. А мы глядели на вас и ждали, что сделаете вы.

— Ты знаешь, Алька, почему самая любимая моя картина — «Зеркало» Тарковского? — перебил его Казарян. — Вот из-за этого чувства неизбывной вины. Вины за все: за прошлое, за настоящее, за будущее всех людей. Вина и боль за то, что нам не дано ничего исправить в этой жизни. Ни ему, ни тебе, ни мне.

— Пытаемся, Рома, пытаемся. Вы заметили, что авангард, яростно бьющийся сегодня за перемены, — люди нашего поколения. Мы еще пытаемся сделать тот несделанный тридцать лет тому назад шаг.

— Что же ты на днях орал, что вы выдохлись, что на пенсию пора? — торжествующе уличил Алика Смирнов. — Тогда врал или сейчас врешь?

— Не врал тогда, не вру и сейчас. Конечно, поздно начинать второй раз, в одну и ту же реку не войдешь дважды. Но кому-то надо начинать! Вы одряхлели, как воспитано следующее поколение и кем, мы знаем.

— Вами, вами воспитанное, — уличил уязвленный замечанием о дряхлости Смирнов.

— И нами тоже, — согласился Алик. — Еще одна наша вина…

Зазвонил телефон. Алик снял трубку:

— Тебя, Саня. Махов.

Смирнов взял трубку, долго слушал. Потом сказал озабоченно:

— Да, хреновато у нас с вами получается. Опаздываем. Пусть дома спросит, по приятелям пройдется. — Опять стал слушать. — Ну, тогда пусть по официальным каналам.

Положил трубку, растер ладонями лицо.

— Что там, Саня? — спросил Казарян.

— Водила, который, вероятнее всего, залил из бетоновоза подвал в «Привале», пропал. В журнале диспетчера значится, что он из-за испорченного мотора в ночь с двадцать первого на двадцать второе вынужден был слить бетон на свалке. С ним бы задушевно про эту свалку поговорить, а он пропал.