День отдыха на фронте

Выполнив свою задачу у артиллеристов (не менее важную, кстати, чем борьба с фрицами, вооруженными "шмайссерами" и огнеметами), бойцы АПК двинулись дальше, к победе, которая на горизонте еще никак не просматривалась, но народ ее уже ощущал, корешками волос, кожей своей чувствовал, хотя второразрядные солдаты эти, изувеченные, отодвинутые с передней линии назад, на позиции второго и даже третьего ряда, были лишены почти всякой информации об успехах наших войск — кроме общегазетной, естественно.

Но недаром же товарищ Сталин сказал: "Победа будет за нами!" Раз он так сказал, значит, так оно и будет.

Люди Сталину верили.

Тем временем армия наша скапливала силы и проводила операции не только оборонительные, но и наступательные. Немцы, конечно, огрызались, злились, прокатывались артиллерийским валом по нашим тылам, "мессершмитты", завидя где-нибудь на дороге полуторку или "зисок", немедленно начинали охоту — гонялись с ревом и пулеметной стрельбой, бросали бомбы и успокаивались только тогда, когда превращали какую-нибудь замученную машиненку с дырявыми бортами в одну сплошную прореху или в клубок огня.

Отряд лейтенанта Крылова получил приказ поехать в дивизию генерала Симоняка на обработку личного состава, — совсем обовшивела дивизия, а ей очень скоро предстояло наступать на немцев, уже есть решение штаба. Только не очень погоняешь фрицев, когда все швы в одежде у солдата забиты злыми насекомыми, беспощадно грызущими живое тело… В общем, задача бойцов Крылова была понятна, как появление солнышка на небе в ясный день. Но опять-таки, если бы не фрицы с их техникой, особенно летающей.

"Мессершмитты", как осы, стремящиеся к сладкому, густо заполняли всякий освободившийся от облаков кусок голубого пространства, кружили над дорогами, не давали возможности свободно вздохнуть, не говоря уже о том, чтобы беспрепятственно проехать.

На красные кресты, нарисованные на крышах госпитальных машин, немцы реагировали особенно яростно, старались такой автомобиль уничтожить и не успокаивались до тех пор, пока над машиной не вставал столб сизого дыма.

По международным нормам было запрещено обстреливать автомобильные кареты, помеченные красным крестом. Но немцам было наплевать на международные правила, они ощущали себя хозяевами всего земного шара, а раз они хозяева, то на остальных им сморкаться со шпиля самой высокой германской крепости.

В ясные дни во время движения приходилось выставлять на подножке головной машины наблюдателя, у которого задача была лишь одна — смотреть за небом.

Вторая опасность — артобстрелы, иногда их корректировали "рамы" — самолеты воздушной разведки, иногда же немцы, пристрелявшись заранее, работали вслепую, зная, что снаряд так или иначе ляжет на дорогу, из десяти снарядов два с половиной так или иначе зацепят цель, и это их устраивало… В отличие от наших артиллеристов, у которых на дорогом счету находился каждый снаряд.

В штаб Симоняка выехали в предрассветной темноте — в таких условиях можно надеяться, что на голову с неба не свалится какой-нибудь немецкий подарок. Около полутора часов шли нормально, без приключений, но потом поднялось солнце и стремительно разогнало наволочь, которая и без того была редкой; тут отряд вообще лишился прикрытия, даже самого малого, — никакой маскировки, сверху видно все, бойцы АПК оказались как голенькие в поле, в общем. Это было неприятно.

Лейтенант Никанор Петрович, высунувшись из головной машины, понаблюдал немного за небом и решил выставить на подножку постоянного наблюдателя — сержанта из последнего пополнения, окончившего специальные курсы при штабе войск тыла Ленинградского фронта.

Это был доброжелательный белорус с негромкой, очень мягкой речью, типичным гхеканьем и готовностью всегда прийти на помощь. Хороший парень этот по фамилии Кожемяко был прислан в помощь ефрейтору Тесле, тот иногда выкладывался так, что не мог даже без чьей-нибудь помощи закончить смену.

— Давай, Кожемяко, устраивайся на подножке, и поехали дальше, — велел белорусу лейтенант.

Белорус послушно козырнул и занял место на подножке замыкающей машины. Отряд двинулся дальше.

На леса, примыкавшие к дорогам, без боли и слез смотреть было нельзя — изрубленные, спаленные, ободранные до комля, испохабленные; черная, вывернутая наизнанку земля, на которой совсем не держался снег, а там, где он еще умудрялся как-то зацепиться, после первого же солнышка из его плоти наружу вылезали уродливые железные осколки.

Весна свое еще не взяла, но очень скоро возьмет, осталось совсем немного, через пару недель снег вообще обратится в воду, ничего от него не останется, предчувствие этого заставляло сжиматься душу, во рту появлялось что-то сладкое, словно бы Вольт наелся цветочных кореньев, которые нужно запивать чаем.

Значит, скоро весна.