Деревянная грамота

- С дураком свяжись - так сам дурак станешь, - загадочно заметил Тимофей и тоже удалился.

Данила остался в шорной, очень недовольный и совершенно не расположенный к размышлениям. Конюшни были чисты, во всех стойлах лежала чистая ржаная солома, кони - здоровы и веселы, а к такому ответственному делу, как стрижка грив и хвостов, его еще не подпускали. Стало быть, одно и остается - думать... и что там говорил Семейка?..

Семейка предлагал начать словесный розыск с той самой встречи Томилы и Перфилия Рудакова. Встреча, с точки зрения Данилы, была чересчур короткая. О чем-то эти двое еще сговаривались в извозчичьих санях, но при Даниле Томила упрекнул Рудакова, что тот не знает, к кому на самом деле попало Трещалино наследство.

Рудаков думал, будто оно досталось Одинцу. Томила утверждал, будто молодому Трещале. И если бы Перфишка знал, кто получил наследство, он бы доставил некий товар из Муромских лесов не Одинцу, а Трещале. Что же это за товар, который непременно надобно везти только к наследнику? И почему Томила, решив это дельце по справедливости (коли повез Перфилия смотреть наследство, так ведь и показал, и товар заполучил! ), так недоволен и со всех сторон ждет подвоха?..

Данила выскочил из шорной и побежал между стойлами. Ему нужны были Семейка и Богдаш - на Озорного он обиделся.

- До чего додумался, свет? - спросил всегда благожелательный Семейка.

- А вот до чего! Мне и Сопля, и Томила про старого Трещалу толковали. Одинец с молодым Трещалой его наследство никак не поделят. Так не поискать ли нам старого Трещалу?

- На кладбище, что ли? - встрял из соседнего стойла Богдаш.

Он возился с гривой красавца Байрама. В отличие от любимых боярами крутобоких аргамаков с лебедиными шеями Байрам был тонок, в груди неглубок, и шею имел довольно прямую. Богдаш осторожно, чуть ли не по волоску подстриг ему гриву на затылке, а спускаясь вниз, постепенно оставлял волосы все длиннее и длиннее, выкладывая их на левую сторону, как и положено верховому коню. Если незнающий человек поглядит - впрямь Байрамкина шея лебединой покажется.

- Коли берешься в мерзлой земле ковыряться, то можно и на кладбище, не стал спорить Данила. - Надо поискать, где он жил, соседей и знакомцев расспросить - что за наследство такое. Может, тамошний поп знает?

- Наследство? Да при чем тут оно? Если мы еще начнем свары между стеночниками разбирать, то нашего дела никогда не кончим! - разумно заметил Богдаш. Но Семейка так не считал.

- Знаю я одного человечка, он как-то сказывал, что по соседству от него этот старый Трещала живет, - сказал он. - Дай-ка я завтра туда наведаюсь.

- Так завтра ж Масленица! - воскликнул Богдаш.

- Ну и что, свет? - удивился Семейка. - Прикажешь целую неделю блины жрать, а про дело позабыть?

Богдаш недовольно хмыкнул. По всему выходило - коли деревянная книжица не сыскалась до праздника, то придется ею заниматься и в праздник...

Тут-то и явился дед Акишев. Он в качестве задворного конюха должен был обеспечить полный порядок на Аргамачьих конюшнях, особенно а такие дни, когда государь наверняка должен был появиться.

Конюхи выслушали, что дед о них думает - обо всех вместе и о каждом в отдельности. Конюхи склонили головы, признавая дедову правоту, и беззаветно взялись за вилы...

И утро Масленицы застало конюшни сверкающими чистотой!

Спозаранку топился водогрейный очаг, кони стояли на чистой ржаной соломе, жевали овес, конюхи в свежих рубахах разносили по стойлам подогретую воду. Лепота, да и только!

Одному лишь Даниле что-то мешало жить...

Оно ворочалось в голове, притоптывая, как будто Томила с гуслями на коленях - носком сапога. Это "тра-та-та, тра-та-та", а затем какой-то сбой, лихой перескок, требовали слов - и слова наконец воскресли!

- А любил я поповну под лестницею... - пропел Данила и, в полном изумлении от собственного голоса, продолжал: - А за то меня кормила яичницею! .. Тьфу!

- Ты что это там бормочешь? - полюбопытствовал Тимофей. - Чертей гоняешь? Так - через левое плечо плюй.

Это было лишь началом.

Треклятая поповна прилипла к Даниле хуже тех репейников, в которые однажды его втащил вредный Голован. И хуже того - Богдаш тоже прислушался, велел повторить, расхохотался, одобрил припевку - и сам стал ее бормотать, и сам стал отплевываться! Но не помогало.

И дня не прошло - как поповна с яичницей поселилась на Аргамачьих конюшнях, во всех закоулках, так что к вечеру дед Акишев сравнил ее с недавней чумой, причем о чуме отозвался как-то более похвально...

Ближе к обеду выбежал Семейка, велев сказать деду, коли будет ругаться, что ненадолго. И впрямь вернулся скоро. Как оказалось - из остатка башмаковских денег брал извозчика.

- К ним и не подступись! Пьяны с утра, горды, как петухи! рассказывал он, сидя в шорной. - Вся Москва поднялась да по гостям ездит! У всех званые блины!

- А когда твоя сестра напечет? - спросил Богдаш, стоя в проеме, где отродясь не навешивали дверей.

- А к четвергу обещалась.

- И лучшие бои - в четверг! - Богдаш даже расстроился. - Как же ты не додумался? Ну хоть разорвись! Договорись с ней на пятницу, что ли?