Деррида

Текст является текстом только тогда, когда он скрывает от первого взгляда, от первого попавшегося закон своего построения и правило своей игры. Текст, впрочем, всегда остается невоспринимаемым. Закон и правило не прячутся в неприступной таинственности, просто они никогда не даются как таковые, в настоящем, не даются тому, что можно было бы со всей строгостью именовать восприятием.

Всегда и по самой своей сущности рискуя, таким образом, окончательно затеряться. Кто хоть однажды заметит подобное исчезновение?[476]

Последние строки поражают не меньше:

Ночь проходит. Утром раздаются удары в дверь.

Кажется, что на этот раз они, удары, идут извне.

Два удара… четыре…

Но, быть может, это остаток, сон, обрывок сна, отголосок ночи…

этот другой театр, эти удары извне…[477]

Вместе с тем в этой объемной статье, ставшей результатом семинара в Высшей нормальной школе, развивается подробное и почти филологическое прочтение «Федра». Деррида, который, как мы помним, выучил древнегреческий довольно поздно, теперь, похоже, чувствует себя в нем довольно уверенно. Сверяясь то и дело с известным переводом Леона Робена, вышедшим в издательстве Budé

, он постоянно возвращается к оригинальному тексту, заново переводя определенные отрывки, в частности в тех местах, где речь идет о «фармаконе». Этот термин, который Деррида обнаруживает в своем прочтении Платона, на самом деле переводился то как «лекарство», то как «яд», то как «снадобье» или «настой». Поскольку все эти вариации представляются ему вредными, он пытается показать, насколько «пластическое единство понятия, скорее даже его правило и странная логика, связывающая его с его означающим, были рассеяны, замаскированы, вычеркнуты, получили штамп относительной нечитаемости благодаря, несомненно, неосторожности или эмпиризму переводчиков и в то же время и в первую очередь благодаря ужасающей и неустранимой сложности перевода»[478]. Вопрос этот имеет тем более решающее значение, что данный термин стал «философемой», которая, похоже, играет у Платона роль столь же важную, что и «восполнение» у Руссо. Да и сама цикута, напиток, который Сократ должен был выпить после приговора, «в „Федоне“ фигурирует под одним-единственным названием pharmakon'а»[479]

. Вопрос о записи философского текста на его языке и, следовательно, вопрос его перевода станут для Деррида еще более настоятельными потому, что он с ними будет постоянно сталкиваться из-за иностранных переводов его собственных текстов.

Однажды вечером Филипп Соллерс передает Деррида рукописи двух своих новых книг – «Логики» и «Числа». Деррида еще раньше познакомился с большей частью эссе, собранных в «Логиках», но особенно сильное впечатление производят на него «Числа». Он незамедлительно погружается в эту «арифметическую и театральную машину», в «это неумолимое перечисление и эти семена в бесчисленном числе»[480]. В скором времени он заявляет о желании написать нечто, чем можно было бы оценить особое сопротивление этой странной литературы, целиком и полностью отмеченной печатью рефлексивности:

Я мечтаю о гениальной идее – но у меня нет гениальности – или о способе письма, который позволил бы мне «взяться за это» таким образом, чтобы я мог в пределах статьи создать текст, овладеть вашей машиной и в то же время открыть ее, обращающуюся в самом ее потреблении на себя, для прочтения. И если мне удастся дойти до конца, все будет сказано, прежде всего вами, уже в «Числах» и в этом удивительном во всех отношениях интервью в La Quinzaine[481].