Детонация

– Значит, из резиденции живым из нас троих не выйдет никто!

Рэман довольно улыбнулся.

– Зачем? Это самый странный способ защитить женщину, который я знаю.

– А я вообще сторонник решительных мер, – сказал и понял, нажмёт чуть сильнее – и что-то непременно раскрошится: или зубы, или стол, или Рэман.

– Расслабься, герой-любовник! – Катализатор потенциального инсульта у несдержанных генералов весело уже откинулся назад, от чего стол под напором Лэррингтона всё-таки дрогнул. – И успокойся, наконец, а то охране пальцы судорогой свело держать тебя на прицеле. Очень не хочу, чтоб твои мозги остались на этих стенах абстрактной, хоть и дорогой мне картиной, – заметно сдерживаясь, заулыбался.

– Угрожаешь, – глухо подвёл черту Грэм, распрямляясь. – Пусть лупят прямо сейчас тогда. Ты знаешь, я не отступлю. Я предупреждал. Что угодно. Мою женщину трогать не смей! – звуки разнеслись по помещению тугой вибрацией. – Мою! Женщину! – И Рэю пришлось махнуть рукой, отдавая приказ «Все в порядке».

– Да угомонись ты! И мои поздравления, кстати.

– Это твой сломанный нос сейчас сказал или ухо? – Грэм предельно доброжелательно взглянул на главу Союза и не менее искренне размял пальцы.

Невысокий правитель семи земель широко и неожиданно радостно улыбнулся:

– Люблю твои дурацкие шутки, – пробежался пальцами по краешку стола, продолжил без перехода: – Она выкупила твою жизнь у меня, – сказал так и поднялся. – Не могу сказать, что сомневался. Но проверить очень хотел, – засмеялся, глядя в ошалело-потрясённое лицо командующего.

– Что ты сделал? – взревел генерал, и теперь его не удержал бы целый гарнизон, и Рэман легко, почти неуловимо блокировал выпад Лэррингтона движением пальцев.

– Она обменяла твою жизнь на свою и сделала это добровольно, – повторил резко и совершенно серьёзно. – И теперь я в вашем союзе уверен. Хотя, признаюсь честно, до этого эпизода сомнения имелись.

– Она – последняя из последних, Рэй, – выдохнул Грэм. Скрывать более смысла не имелось – всё ясно и так. Двинул медленно плечом. – Это она! Она! Моя! Я думал, это значит что-то вроде падшая женщина или последняя, кого я мог бы принять. А это – Карри!

– Всегда восхищало, как быстро ты снимаешь блок, – задумчиво заметил невысокий правитель. – И я понял это, стоило тебе сказать, что Сневерг женщина. Она – достояние Союза. Обязательства её семьи…

– Нет никаких обязательств! И Дакейти выйдет из состава Союза. – Почти ужасающе суровый вид Лэррингтона хорошего совсем не обещал.

– Не бросайся словами, будь добр, – раздражённо процедил Рэй Рэман. – Я нервный – тебе не по силам, – и добавил неожиданно почти зло: – А сейчас иди и полюби свою женщину так, чтобы мне за тебя не было стыдно. Потому что мне ты нужен с ясной головой и совершенно пустыми яйцами – времени у нас слишком мало.

– У всего есть предел, Рэй, – глухо и угрожающе прогудел Дакейти. – Это был мой.

– Отставки не приму. Санкции применять не буду. Спишу на вашу размолвку.

– И об этом в курсе… Сволочь ты, Рэй. Знал, что такой, но верил, дружба важнее.

– Я, по-твоему, о ком забочусь?

– Вот и я хочу знать. О ком?

Рэман устало осел в кресле, держать эту взбешённую махину сил требовалось далеко не малых.

– Иди ты… Лэррингтон. С миром, – махнул, благословляя, рукой и отпустил, наконец, рукоять пистолета под столом.

Шкатулку доставили следующим утром. Не могу сказать, что я этого не ожидала. Скорее была убеждена в том, что всё именно так и случится.

Понятно было, что это и аванс, и взятка, и попытка привязать к себе теснее. А ещё, как сказал Рэман, то были инструменты. Инструменты моей семьи с почти тысячелетней историей.

Что мне нужно было теперь с этим делать? Я не знала.

Небольшая совсем… Светлого дерева. Поставила ее на маленький журнальный стол и отошла подальше. Я понятия не имела, что там, как на это среагирует моё поле и как артефакты (а что бы там ни было – оно было артефактами в любом случае) среагируют на меня.

То, что вещи подобного возраста обладают собственным сознанием, это я уяснила прекрасно, ещё когда получила то самое бабушкино кольцо. Простое – золотой ободок с тёмным камнем в потёртой оправе. Видно было, что носил его кто-то, кому оно было совсем не по размеру.

Я разглядывала его, красивое, на своей руке, и мне оно было совершенно так же велико – я могла почувствовать, как трётся тем самым, стёртым местом о безымянный палец оправа, и размышляла, кому же мог принадлежать этот перстень? Кто так дорожил им, что носил, почти не снимая, несмотря на очевидное неудобство – оправа в одном месте держала камень лишь еле-еле.

И в этот самый миг боль едва не разорвала моё сердце. Я видела руки, обнимающие лицо, смеющиеся губы, чувствовала радость, нежность и… боль. Невыносимую боль. Я с трудом могла вдохнуть к тому моменту, как в панике сорвала с руки это несчастье. Сердце лупило в грудь, точно ненормальное, липкая испарина покрыла шею и грудь, а ладони тряслись, совершенно не способные теперь взять пальцами хоть что-то. Подтолкнула, наконец, кольцо журналом в коробку. Прикасаться к нему категорически не хотелось.

Оно помнило.