Детонация

– Знаю. – Мужчина похлопал по своему колену рукой и лукаво улыбнулся. – Иди же. Ну? – И когда маленький Николай удобно устроился на руках, сказал уже совершенно серьёзно: – Слушай, мой мальчик. Слушай и помни об этом всю жизнь. – Потрепал внука по спутанным светлым волосам. – Всё, что тебе будет когда-то доступно, ты никогда не сможешь обратить против людей. И использовать для себя никогда не сумеешь. Тебе – шесть. И это немало. Ты запомнишь. Когда придёт твоё время, сможешь останавливать движение событий. И времени. Но сделать это сможешь только самим собой. Если Гришка, – дед ткнул в Николенькиного крестьянского дружка, тот подслушивал, прячась и оттого дёргаясь в стороне, за загоном, – упадёт опять с черёмухи и сломает ногу, ты не сможешь просто захотеть, чтобы стало иначе, и все исправить – вместо Гришкиной ноги сломается твоя. Хоть и срастётся тогда очень быстро. Но это всё равно будет больно. Ты понимаешь? – он заглянул в недоумённо расширившиеся ребячьи глаза. – А ты как думал? – улыбнулся и подкинул парня на колене. – Тяжёлый какой стал! – засмеялся довольно. – А если решишь, чтобы Тальянка принесла всем на завтрак не ленивых вареников, – мальчишка поморщился и брезгливо почесал нос, – а оладьев, – заулыбался отсутствием передних зубов, – будь готов, что рыжая кобылка сбросит тебя в ручей следующую субботу.

Мальчик обдумывал сказанное с минуту. Дед только помалкивал и не мешал.

– Именно в субботу?

– Ну, может быть, и во вторник, – пожал плечами старший Сневерг. – Тут, видишь ли, уже никак не узнаешь, – и к уголкам его глаз, веселясь, скользнули морщинки.

– Зачем мне всё это, дедушка Ксандер? – спросил, наконец, мальчик серьёзно.

– Потому что теперь твоя очередь заботиться о государе, Николай, – добро улыбнулся мужчина.

Холодно. Морозные серые нити растеклись, сковали стены белого замка. Трещинами рассыпались по фасаду, брызнули осколками стекла, поползли вверх по склону, проминая сад, скручивая последних, самых стойких, стражей осени. Равнодушно уничтожая светлое, счастливое, живое.

Аннушка (откуда я знаю, что она Аннушка?) сжимала побелевшей рукой узелок с тем, что успела схватить, убегая. Не знает ещё, что из про́клятого дома вынести ничего нельзя. Плакала. Всхлипывая и судорожно вздыхая. Больно. И страшно. Тяжестью налилась душа, и призрак неизбежности навис над притихшим людом, отрезая стойкие мысли.