Децимация

Оконце в сарае было открыто полностью, но в первые дни ощущался резкий запах керосина. Потом к этому запаху привыкли и почти не ощущали. Договорились, что еду днем будет приносить Исаак, который в последнее время, пока был керосин, торговал им и наводил в лавке порядок, а по вечерам, когда стемнеет, будут приходить остальные члены семьи. Ночью Эльвира могла приходить в дом, но днем они с Бардом не должны были высовываться из сарая. На следующий день с Исааком пришел ветеринар Лейба, который осмотрел Барда, смазал рану лампадным маслом и сделал перевязку. Это был его основной способ лечения ран животных. Он приходил к Барду еще два дня, всегда унося с собой бидончик с керосином, который еще оставался в лавке. Барду стало лучше, и на четвертый день он стал приподниматься в постели.

Но именно в этот вечер к старому Дувиду пришел Лейба и, поговорив немного с семьей, попросил хозяина проводить его. Когда они вышли на улицу, Лейба в тяжелом раздумье обратился к Дувиду, словно решая – говорить с ним по этому вопросу или нет.

– Дувид, ты сам знаешь, в городе полно гайдамаков. Они уже возле порта устроили еврейский погром. На нашу улицу пока наложили контрибуцию – сто тысяч рублей…

– Я знаю, и завтра утром отдам тебе свою долю…

– Да, деньги надо отдать срочно. Они установили нам трехдневный срок, если не отдадим деньги, то с нами будет то же, что в порту. Их никто не может остановить в погромах. Но они еще ищут большевиков, и где находят – расстреливают всю семью, а соседей грабят, что они не донесли. Я к чему веду разговор… у тебя дочь и ее муж – большевики. Если их найдут, то будет плохо не только тебе, а всем нам.

У старого Дувида от горестного волнения выступили слезы на глазах, которые в темноте собеседник не заметил, а голос задрожал:

– Дорогой Лейба, я понимаю, куда ты клонишь. Но она ж моя дочка, любимая, разве я могу ее выдать! Подождем еще неделю, муж выздоровеет, и они уйдут отсюда. И еще хочу сказать, я готов для откупа внести большую сумму, чем мне положено…

– Дело идет не о деньгах, – сурово ответил Лейба как старший на улице. – Вопрос стоит не только о твоей дочери, а о всех нас. Ты слышал о киевских погромах… а такое гайдамаки устраивают в каждом городе. В Херсоне они пока выжидают, боятся сразу же после таких боев взяться за нас. Даже разрешили торжественно похоронить доктора Файвеля, который помогал большевикам. Но, когда у них пройдет испуг от боев, гайдамаки возьмутся за нас. Нельзя давать им повода для еврейских погромов, – и укоризненно добавил: – Если такое произойдет по твоей вине, то наша община никогда тебе этого не простит. Подумай, Дувид?

У старого Дувида слезы потекли уже по-настоящему, но проклятая еврейская коллективистская психология – боязнь всех: и друзей, и врагов – заставила его задать традиционный русский вопрос:

– А что же делать?

Лейба заметно оживился:

– Ты, Дувид, задал сейчас правильный вопрос. Твоя дочь беременна, вот и скажи ей, что я договорился с врачом, который хочет ее осмотреть. Пусть она завтра утром придет ко мне, а я приведу врача. А в это время я, рано утром, сообщу новой власти, что у тебя находится большевик, они его арестуют, и твоя дочь не будет знать…

– Так, Лейба, подло… – со слезами в голосе перебил его Дувид. – А нельзя ли как-то по другому? Я не могу таким образом продать свою дочь, ее счастье…

– Какое счастье? – голос Лейбы посуровел. – А по-другому нельзя! Твой зять еще не скоро поправится. И если нагрянут к нам гайдамаки? Или кто-то узнает и донесет? Плохо придется нам. Скоро Пейсах, и ты, наверное, не хочешь, чтобы этот праздник был испорчен, и все евреи плакали и проклинали тебя, как великого грешника, нарушившего их мир.

– Не хочу… но я не знаю, что делать!

– Все сделаю я, тебе надо будет только уговорить дочь прийти ко мне домой. Ты не совершишь никакого греха. В талмуде сказано: «Твоя мудрость будет способствовать счастью всей семье и всем евреям». Будь, Дувид, мудрым, выбери из двух зол наименьшее…

Дувид, уже не стесняясь, плакал, тряс седой бородой и повторял заученно:

– Ты, Лейба, мудр, и я сделаю, как ты хочешь…

Лейба еще раз повторил ему свой план и закончил:

– Только об этом никому не говори, особенно жене.

Дувид еще долго ходил по улице, чтобы успокоиться, а потом пошел в дом. Там была Эльвира. Ночью она приходила сюда на час-два – поговорить с семьей. Дувид, прокашлявшись, стараясь придать голосу твердость и обыкновенное звучание, сказал Эльвире:

– Завтра утром пойдешь к Лейбе. Он позовет тебе врача, который посмотрит твое здоровье и даст советы – как тебе быть дальше, чтобы ребенок родился здоровым.

– Может, пока не надо, – запротестовала Эльвира. – Вот, как мы уйдем, я в другом месте схожу к врачу.

Дувид заморгал глазами от неожиданного отказа и со слезами, старческим надтреснутым голосом произнес: