Децимация

– Так вот, банкир Добрый арестован по секретному приказу нашего министра внутренних дел Ткаченко. Все было сделано тайно, как в приключенческих книгах. Пришли за ним люди в масках, связали, посадили насильно в автомобиль, потом в поезд и увезли.

– Куда?

– Не знаю точно, но, кажется, в Харьков.

– А для чего была осуществлена такая детская шалость.

– Обидно, но скажу честно, Владимир Кириллович, – немцы нас полностью игнорируют, совсем не считаются с нами. Вот и сегодняшний приказ о весеннем севе это ярко продемонстрировал. И некоторые наши руководители решили шантажировать немцев и похитили банкира. Хотят, чтобы немцы с нами считались. Для них Добрый представляет большую ценность. Он осуществляет банковские связи с Германией, пока мы их не наладили на государственном уровне. А немцы рано или поздно, а точнее – рано – разузнают все, и тогда дни нашей рады сочтены. Это была не шалость, как вы изволили выразиться, а глупость со стороны головы и премьера нашей рады. Немцам нужен лишь повод, чтобы убрать нас с политической арены. И мы сами этот повод положили им в ручки.

– Так Грушевский и Голубович в этом замешаны? Не думал. А почему вы считаете, что дни рады сочтены?

– Владимир Кириллович, вы отсутствовали некоторое время в Киеве и не знаете многих тонкостей наших взаимоотношений с немцами. Мы им были нужны для окончательного оформления хлебных договоров. Сегодня они подписаны. А политический состав рады вы знаете: эсдеки, эсеры, эсефы – все называют себя социалистами и все представляют интересы рабочих и крестьян, хотя от них далеки, как звезды от земли. А у кого надо будет брать продовольствие? У крестьян. Немцы понимают, что мы напрямую им помогать в выкачке хлеба и сырья с Украины не будем, а им хотелось бы это делать не своими, а чужими руками, точнее – украинскими. Поэтому мы им уже не нужны, а нужно правительство или из помещиков и буржуазии, или антиукраинское.

– Я сегодня пришел к такому же выводу. За нашу политику придется расплачиваться народу. Вас не было, а я присутствовал на подписании, как вы их назвали, хлебных договоров. Большего унижения Украины я в истории не встречал. Знаете, что сказал Эйхгорн Грушевскому?

– Нет.

– Он пригласил нашего профессора откушать украинскую свинину, приготовленную по-немецки. Так. Дословно! И у того не хватило ни совести, ни такта отказаться. Какой позор!

– Я давно заметил, что Грушевский, когда находится с нами, то старается подавить нас. А когда он говорит с немцами или вообще с европейцами, у него теряется столь острый при нас ум, логика, зато появляется неуверенность, заискивание и даже подобострастие.

– Я так же заметил – кто прошел львовскую школу, лебезит перед сильными и считает слабого ниже себя. Может, у них выработалась такая психология, будучи австрийской провинцией? Часто не пойму я их…

Возникла пауза, собеседники не хотели углубляться в разъяснение этого вопроса, и Ковалевский, поколебавшись, осторожно произнес:

– Я сегодня, Владимир Кириллович, подал в отставку. Теперь я фактически не у дел. Преемника мне не назначают, а отставку принимают. Некому и дела сдать. Чем дальше заниматься буду – пока не знаю. Год назад я еще выступал на митингах, призывая к отделению от России, а сейчас ничего не хочется. Устал от закулисных дрязг и болтовни… посоветуйте, как быть дальше?

– У нас так мало, Николай Николаевич, преданных нашей идее людей, и ваш уход из политики ослабит наши ряды.

– Мне сейчас нужен небольшой перерыв, отдых… потом бы снова включился в работу…

Ковалевский явно чего-то не договаривал, испытующе смотрел на Винниченко, колеблясь – говорить ему самое главное сейчас или вообще не говорить – и, наконец, решился:

– Вы меня давно знаете, Владимир Кириллович, по совместной революционной борьбе. У меня никогда не было большого состояния… вернее, никакого не было. Работая на различных министерских должностях, я много не заработал. Можно сказать так – работал за идею, на наше дело, за украинское возрождение. Мне бы после министерской работы не хотелось оставаться нищим на оставшуюся жизнь, тем более когда дни рады сочтены. Я вам открою свой план. Вы только меня правильно поймите и не осуждайте. Я решил – пока у меня есть возможность, завтра, выписать себе некоторое количество денег, купить недвижимость и положить деньги в европейские банки. Я понимаю, что это уголовное дело, и банк подложный чек обнаружит, но это займет определенное время. Я должен некоторое время где-то переждать, пока не сменится власть, а она неоднократно будет меняться, я в этом уверен…

– Вы что от меня хотите? – резко перебил его Винниченко. – Чтобы я пособничал воровству?!

Ковалевский съежился в кресле и злыми глазками настороженно смотрел на Винниченко. Но у того гнев уже прошел. «Когда разрушается общество – разрушается и личность, и я не лучше его», – подумал Винниченко. Ковалевский перешел в наступление:

– Когда вы были в Геническе и прятались от большевиков, я знал об этом. Большевики вас искали, и стоило кому-то из нашего самого узкого круга намекнуть им об этом, они бы вас нашли. А последствия…