У Генки дома взрослых не было. Не было и младших братьев, а присутствовал Лёшка Бессолицын. Оба аж вздрогнули, испуганно глядя на меня, так неожиданно ворвавшегося в дом. Впрочем, причина испуга тут же стала понятна. Генка утащил из домашних запасов банку сгущёнки, проделал дырочки и они кайфовали, по очереди высасывая сладость.
— Борька, я чуть не обоссался от страха. Думал родители пришли… Ты чё так врываешься? — Генка с Лёшкой уже пришли в себя и огорчённо пытались высосать остатки.
— Чё? Осталось что ли? Я тоже хочу, — попытался присоединиться к ним, но Генка потряс банку и с сожалением сказал.
— Всё… Кончилось, — потом посмотрел на Лёшку и на меня и, видя что мы бы не отказались… Да и самому тоже хотелось…. Бесшабашно махнул рукой, — сейчас ещё одну стырим. Там их ещё десять банок.
— Может не надо, — неуверенно предложил я, — заметят ведь и потом ремнём отхлестают.
Надо было сказать это с твёрдостью в голосе и тогда бы Генка, хоть и с сожалением, но не стал этого делать. Но тот охотно уловил неуверенность в голосе старшего товарища и сам же для себя всё решил.
— А…, возьмём ещё. Потом вылуплю глаза и скажу, что ничего не знаю…, — и Генка смешно вылупил глаза, а мы рассмеялись.
Банка была высосана дочиста в две минуты и у нас хватило благоразумия, с сожалением отказаться продолжить.
На вполне законный вопрос — Где его младшие братья? Тем более, что детсадик тоже не работал. Генка засмеялся: — А…, мама сказала, что если вас троих оставить одних дома, то дом будет разгромлен. Она их вон, к Ольге увела, чтобы та поводилась с ними, — Генка мотнул головой на Лёшку, которому Ольга приходилась сестрой.
Да… мать Генки совершила стратегическую ошибку, не продумав в тот момент, что к Генке домой могут прийти друзья, ещё более опасные и непредсказуемые. Эти в азарте могли не только разгрохать дом, но сделать ещё много чего более интересного.
Так оно и получилось. Поболтав о том, о сём и чисто о своём детском, мы подошли к главному мужскому событию в семье Тутыниных. Дядя Паша на день рождения купил себе новенькое ружьё. А к оружию нормальных пацанов притягивало ещё сильнее, чем к сгущёнке. И Генка смело открыл шкаф, где хранились отцовские охотничьи принадлежности, куда ему было категорически запрещено отцом «совать свой нос» и достал оттуда новенькую двухстволку 16 калибра.
— Ух ты…, — выразили мы с Лёшкой законное восхищение, разглядывая ещё не поцарапанный отлакированный тёмно-коричневый приклад, ствол и само ружьё, — вот это да….
— Да это ещё что…, — польщённый нашим восторгом Генка, переломил стволы и, заглянув туда, продолжил, — вы в стволы посмотрите…
— Оооо…, Генка, красота…, — внутренние поверхности стволов играли яркими бликами полированного металла. Дядя Паша ружьё хорошо обмыл, но вот ещё его не обстрелял.
Поахав и поохав, мы начали солидно и по-взрослому обсуждать те или иные достоинства данного ружья и сравнивать с ружьями своих отцов. Самое старое и непрезентабельное ружьё было у моего отца. Ружьишко, старенькое с потёртыми стволами, 20 калибр. У дяди Лёши ружьё было 12 калибра, более мощное, но тоже возрастное и покоцанное. А вот новое, дяди Паши ещё и бескурковка, с предохранителем… — Ого… го…го…
Мы по очереди уважительно держали ружье в руках и толковали о качествах оружия. Наверняка, если взрослые случайно подслушали наши рассуждения, они бы очень повеселились и долго подкалывали нас и снова смеялись. Я тоже, несколько дней тому назад, случайно подслушал, как мой младший на пять лет брат Мишка, собрал вокруг себя дедсадовскую детвору и вещал, держа в руках жестяной пистолет за 60 копеек — как он каждый вечер смазывает его машинным маслом, отчего тот стреляет пистонами в десять раз громче, чем не смазанный. Я душился от смеха за углом ещё и оттого, видя, как детвора, разинув рот, слушала более старшего пацана.
Обговорив и обсудив все достоинства ружья, мы по очереди стали прицеливаться, прикидывая, какая стойка более удобная для нас, учитывая определённую тяжесть для ещё детских рук. Потом Генка стал показывать, как надо быстро снимать ружьё с плеча и стрельнуть в зайца. И тут произошла КАТАСТРОФА. Чересчур широко размахнувшись, Генка случайно смахнул с недалёкой полки трёхлитровую банку с зелёнкой.
Для чего тётя Нина держала её в таком количестве — непонятно. Но банка, под нашими испуганными взглядами, как в замедленной съёмке, не спеша спикировала вниз и с гулким звоном распалась на несколько крупных стеклянных осколков, обильно забрызгав и залив ядовито-зелёным слоем всё кругом.
— Ааааа…, ААаааа…, ААААаааа…, — одновременно заорали мы в голос и громче всех в ужасе кричал Генка. А мы вторили ему, понимая, что и нам тоже достанется, но только уже от своих родителей.