Детство и общество

Работа Фрейда, несмотря на язык и приемы, ассоциирующиеся с физиологической и физической лабораториями XIX столетия, предшествовала мировым войнам и революции, да и подъему индустриальной культуры в Америке. Сам Фрейд оставался в стороне от всех этих событий. Штурмовики, производившие обыск в его доме (а он окружил себя лучшими произведениями искусства из еще лишенной полного понимания своего значения эпохи архаической античности), по-видимому, только подтвердили оригинальный подход Фрейда к групповой психологии. Он пришел к выводу, что любая организованная группа является замаскированной ордой и потенциальным врагом духа индивидуации и разума.

Высшая ценность того, что Фрейд называл «первенством интеллекта», служила основой идентичности для первого психоаналитика. Именно она стала точкой опоры эпохи Просвещения, а также зрелой интеллектуальности его народа.

Лишь однажды в обращении к еврейскому объединению Б’наи Б’рит Фрейд употребил трудно переводимый оборот «Heimlichkeit der gleichen inneren Konstruktion»: «Тайное знание идентичной психологической конструкции». Я считаю, он содержит в себе тот же смысл, который мы пытаемся передать термином «идентичность» (и действительно, Фрейд употребляет такой термин в этом контексте).

В таком случае, уверенно опираясь на основную предпосылку интеллектуальной целостности, Фрейд мог принимать на веру определенные фундаментальные принципы морали, а вместе с моралью — и культурную идентичность. Для него эго было похоже на осторожного и временами практичного аристократа, стоявшего не только между анархией первобытных инстинктов и неистовством архаической совести, но и между гнетом условностей высшего класса и анархией орды. Носитель такой идентичности мог с благородным негодованием отрешиться от массовых событий, которые угрожали бросить тень сомнения на самоопределение его эго. Поэтому, полностью занятый изучением симптомов, характерных для защитных механизмов уже определившегося эго, психоанализ поначалу почти ничего не мог сказать о том, каким образом синтез эго вырастает — или не вырастает — из почвы социальной организации.

Основатели психоанализа и первые практикующие психоаналитики целиком сосредоточились на одном-единственном стремлении — стремлении к интроспективной честности в области самопросвещения. С тех пор как это стало господствующей позицией психоаналитического метода и серьезным испытанием для всех без исключения его сторонников и пациентов, мы на удивление мало узнали о жизненных ценностях современников, которые обещали маленьким Эдипам и Электрам других культур заинтересованное участие в жизни определенного типа. Союз супер-эго с сильным чувством культурной идентичности оставался без внимания, а вместе с ним и те способы, посредствам которых социальное окружение поощряет и культивирует отказ от себя. Это может происходить в формах страстей или рассудочности, свирепости или сдержанности, пиетета или скептицизма, непристойности или пристойности, изящества или грубой силы, милосердия или спеси, практицизма или честной игры. Все достаточно распространенные разновидности культурной экспрессии, за исключением имеющих отношение к интеллектуальному обучению, частью которого был психоанализ, стали восприниматься как лицемерные маски и защиты, служащие весьма дорогостоящими укреплениями против «оно» и (подобно супер-эго) находящимися в близком родстве и рискованно вступающими с ним (то есть с «оно») в союз. Хотя, конечно, и верно, что эти направляющие жизнь ценности во все времена были тесно связаны с брутальностью и ограниченностью, они тем не менее воздействовали на культурное развитие человека, и их нельзя не включать в психологический «баланс» прошлого, настоящего или будущего.

И так уж получается, что мы начинаем теоретически осмысливать вопросы идентичности именно в тот период истории, когда они становятся реальной проблемой. Мы предпринимаем это в США, которые пытаются создать суперидентичность из всех идентичностей, привносимых населяющими ее иммигрантами. К тому же мы делаем это в то время, когда быстронарастающая механизация угрожает в основном аграрным и аристократическим идентичностям и на их исторической родине.

Исследование идентичности в наше время становится такой же стратегической задачей, какой во времена Фрейда было изучение сексуальности. Однако подобная историческая относительность в развитии области исследования, по-видимому, не препятствует постоянству базального плана и сохраняемой близости к наблюдаемому явлению. Выводы Фрейда, касающиеся сексуальной этиологии невротических расстройств, столь же справедливы для наших пациентов, как и для его собственных. А бремя утраты идентичности на фоне наших размышлений, вероятно, было столь же тягостным для пациентов Фрейда, как и для сегодняшних, о чем можно судить по реинтерпретациям. Таким образом, разные периоды позволяют нам наблюдать во временны́х преувеличениях разные аспекты по существу неразделимых частей личности.