Детство и общество

Мы попытались растолковать Джиму силу конфликтов амбивалентности. Должно быть, он тайно восстал против желания отца отдалить его от партнеров по играм. Джиму удалось подавить открытый бунт лишь ценой переноса на собственных детей того, что некогда отец проделал с ним. Но поскольку Джим никогда не считал мотив отца своим, его действия лишь раздражали жену, досаждали детям и вызывали сомнение-ступор у него самого.

Над нашим объяснением Джим размышлял несколько минут, а затем сказал: «Полагаю, в ваших словах что-то есть», — высокая и многословная похвала от индейца. Обед был готов. Жена и ее союзницы церемонно ждали за дверью, пока хозяин дома и его гости не закончат разговор.

Несмотря на тяжелое душевное состояние, которое испытывали индейцы высоких равнин, разговоры с ними были искренними. Эти беседы стали одним из главных источников нашего материала, относящегося к детству индейцев сиу. Очевидно, что в этой области нет фактов, которые были бы свободны от дополнительных смыслов. Отчаянная попытка Джима заново обрести чувство добродетельности по отношению враждебным к себе и своим близким может дать нам первое представление о довольно странном механизме — компульсивной идентификации мужчины, родовая целостность которого была разрушена, с самим этим разрушителем. По-видимому, интуитивно люди всегда сознавали то, что мы научились концептуализировать лишь недавно. А значит, небольшие различия в воспитании детей имеют постоянное, а иногда и фатальное, значение в дифференциации у людей образа мира, чувства порядочности и идентичности.

3. Межэтнический семинар

Вторым важным источником данных стал небольшой семинар, участвовать в котором нас — меня и Микила — пригласили педагоги и социальные работники (белые и индейцы). Цель семинара — обсуждение различных мнений учителей Службы образования индейцев. С самого начала необходимо было отдавать себе отчет в том, что та информация о детстве, которая в невротических конфликтах подвергается подавлению и искажению, в диспуте представителей двух рас лежит в основе практически глухой обоюдной обороны. Каждая группа, независимо от природы, по-видимому, требует от своих детей жертв, которые они способны принести, только если твердо убеждены, что опирались на неоспоримые абсолюты поведения или что надо отказаться от чего-то. Усомниться в одном из этих имплицитных абсолютов — значит подвергнуть опасности все. Поэтому и случается так, что мирные соседи, отстаивая какие-то мелкие принципы в воспитании ребенка, испытывают крайнюю степень раздражения, подобно разъяренным медведям, встающим на задние лапы, когда медвежатам грозит смертельная опасность.

На первый взгляд жалобы, рассматриваемые на семинаре, звучали здраво и профессионально. Самой характерной была жалоба на школьные прогулы: испытывая сомнения, индейские дети просто убегали домой. Вторым по значению недугом, представленным в жалобах учителей, было воровство или грубое игнорирование прав собственности (как мы их понимаем). За воровством следовала апатия, включавшая весь спектр проявлений — от отсутствия честолюбия и интереса до своего рода вежливого пассивного сопротивления в ответ на вопрос, просьбу или требование. Наконец, отмечалась излишняя сексуальная активность. Этим термином обозначалось множество неприличных ситуаций — от ночных прогулок после танцев до обжимания тоскующих по дому девочек в интернатских койках.

Меньше всего жаловались на дерзость, но чувствовалось, что само отсутствие открытого сопротивления пугало учителей, как если бы это было секретным оружием индейцев. Через всю дискуссию красной нитью проходила жалоба, ставящая в тупик: будто независимо от того, что ты делаешь с этими детьми, они не дерзят. Индейские дети, мол, уклончивы и ко всему относятся стоически. В общении с ними часто кажется, что они понимают, чего от них хотят, пока вдруг не выясняется: они все сделали иначе. «Их невозможно понять», — говорили учителя.