Глубокая и часто неосознанная ярость, которую это обстоятельство постепенно вызывало даже у самых дисциплинированных педагогов и педагогов, имеющих добрые намерения, фактически прорывалась только в «личных» мнениях учителей, добавляемых к их официальной позиции. Гнев одного потрепанного жизнью пожилого педагога вызвал спокойное напоминание со стороны нескольких учителей индейского происхождения о любви индейцев к детям. Он резко возразил, будто индейцы не знают, что значит любить ребенка, и привел пример: родители-индейцы, не видевшие своих детей аж три года, приехав наконец навестить их, не плакали и даже не целовались с ними при встрече. Этот опытный педагог не мог согласиться с предположением, подтвержденным, кстати, не менее опытными наблюдателями, что подобная сдержанность с давних пор пронизывала встречи между индейцами-родственниками, особенно в присутствии чужих людей. Для него такие книжные знания опровергались двумя десятилетиями личных — вызывающих возмущение — наблюдений. Он настаивал, что родители-индейцы меньше сочувствуют своим детям, чем животные — своим детенышам.
Учитывая, что именно культурная дезинтеграция и невозможность экономически или духовно заботиться о детях могут привносить безразличие в личные отношения, было, конечно, ужасно столкнуться с таким радикальным заблуждением, которое никак нельзя считать пережитком менее сознательного периода. Полковник Уилер, сталкивающийся с сиу как завоеватель, а не как педагог, утверждал, что «едва ли на земле существует такой народ, который любил бы свои семьи больше американских индейцев». Кто же прав? Сделался ли полководец-победитель излишне сентиментальным или усталый учитель стал слишком циничным?
Самые серьезные мнения высказывались добровольно лишь в индивидуальном порядке. «На самом деле, труднее всего справиться с энурезом», — сказал учитель (наполовину индеец). А затем добавил: «Но мы, индейцы, не могли обсуждать энурез в группе, включающей женщин». Он считал, что отсутствие надлежащего приучения к туалету служило причиной большинства трудностей в воспитании индейцев. Белый служащий по собственной инициативе указал на другую проблему, в его глазах «действительно самую скверную». Ссылаясь на конфиденциальные высказывания специалистов-медиков из Службы образования индейцев, он заявил: «Родители-индейцы не только позволяют своим детям мастурбировать — они их этому учат». По его мнению, именно в этом сокрыт корень всех зол; однако он не хотел обсуждать проблему детского онанизма в присутствии индейцев. По тем фактам, которые удалось установить, и энурез, и мастурбация встречались в индейских школах не чаще, чем в любых других школах-интернатах или приютах. Фактически, мастурбация оказалась только предположением, ведь никто из упоминавших о ней не видел ничего, кроме того, что маленькие дети трогали себя за половые органы. Интересно отметить, что «подлинное», скрытое (неофициальное) недовольство касалось областей раннего обусловливания, которое вызвало внимание психоаналитиков в западной культуре и которое обсуждалось в разделе о прегенитальности.
Оказалось, активно участвующие в воспитании белые считают такое упущение в воспитании ребенка, как полное отсутствие внимания родителей-индейцев к анальным, уретральным и генитальным проблемам у маленьких детей, явно злонамеренным и преступным деянием. Индейцы, с другой стороны, будучи снисходительными к младшим детям и только на словах суровыми к старшим, считали активный подход белого человека к вопросам ухода за ребенком явно деструктивной и преднамеренной попыткой сбить с толку малыша. Белые, по их мнению, хотят отдалить своих детей от этого мира с тем, чтобы заставить их перейти на следующую ступень жизни предельно быстро. «Они учат своих детей плакать!» — с негодованием заметила одна индейская женщина, столкнувшись с практикой разлучения (из гигиенических соображений) матери и ребенка в государственной больнице. Особенно возмутило ее убеждение больничных сестер и докторов, будто младенцам полезно кричать, пока не побагровеют от напряжения. Пожилые индейские женщины обычно смиренно ждали появления на свет внука, подобно иудеям перед священной стеной, оплакивающим уничтожение своего народа. Но даже образованные индейцы не могли подавить ощущения, что весь этот дорогостоящий уход, предоставляемый их детям, есть не что иное, как дьявольская система национальной кастрации. Кроме того, среди индейцев было распространено странное предположение, будто белые испытывали необходимость в том, чтобы уничтожать своих детей. Со времени самых ранних контактов между двумя этими расами индейцы считали наиболее отвратительной чертой белых добиваться согласия детей шлепками или битьем. Индейцы обычно лишь пугают ребенка, говоря, что может прилететь сова (или прийти «белый человек») и забрать его. Какие конфликты они тем самым вызывали и как эти конфликты отражались в душах детей, индейцы, конечно, знать не могли.