DEVIANT

– А ты не предлагай, не предлагай. Переживут мужики. Предлагай несерьезное, они еще больше обрадуются. Хватит думать о чужих гипотетических чувствах и себя мучить. Кончай с этой ерундой. Вот этот твой, больной несчастный. Где его черти носят? Может, он помер давно? Он что, не мог черкнуть пару строк, хотя бы как здоровье? У нас что, взломали все почтовые серверы? Раньше голубиной почтой – и то все письма доходили. Нет у него совести и никогда не было. А ты еще жалеешь его и свою жизнь портишь. Где твоя карьера, твой мужчина, да и о детях пора подумать. Где все это, а? Ты помнишь, как он себя вел раньше? Ты не помнишь, а я вот все помню. Как ты рыдала у меня на руках, как я тебя утешал. И болезнь тут ни при чем, это было всегда, я никогда не хотел, чтобы ты к нему возвращалась.

– Антон, перестань, это было давно, я была виновата не меньше. Он уезжал, я вроде как страдала, но потом всегда начинала встречаться с другими.

– И правильно делала. Сколько я перевидал мужиков, но этот – тот еще хамелеон, даже меня как-то умел провести вокруг пальца: притворялся хорошим, как будто повзрослел, понял, что ему нужно, красивый такой, серьезный. Мы все простим, какое-то время все прекрасно, а потом опять двадцать пять. А ты сейчас меня в землю втаптываешь, когда я помочь хочу. А это не он у тебя слезы вытирал? Он, что ли, тебя виски каждый раз отпаивал? А ты теперь так со мной…

– Антош, давай не будем об этом. Ты знаешь, как я тебя люблю.

– Не знаю…– Знаешь. Очень люблю, очень ценю. И очень прошу, давай не будем все вспоминать сейчас. Разное было. Было давно, надо учиться прощать. Расскажи про М, пожалуйста.

* * *

Метаморфоза: явление седьмое

Меня приковали к кровати холодными наручниками. Мне казалось, что здесь нет кровати. Я почему-то представлял эту камеру узкой и удлиненной, здесь не нашлось бы места для широкой кровати.

Тем не менее меня приковали к кровати и обещали судить. Я понял, что это мне напоминает, – кафкианский «Процесс».

Ха! И нескольких встреч не прошло, как я нашел разгадку. Один в один. Я не очень хорошо помню, но очень похоже. Я не знаю, что делаю здесь, как сюда попал, чего они от меня хотят. Я этого не понимаю, меня это не тревожит. Все равно это вызов.

Кровать жесткая, наручники холодные. У меня болит левый бок, может, это легкое, может, печень, я никогда не был силен в анатомии. Главное, чтобы не почки. Чего они от меня хотят?.. Это ни на минуту не забавно, но мне не страшно. Я не боюсь. Хватит с меня бояться. Я даже ничего от себя не требую, не борюсь с собой, не совершенствуюсь. Все это не требуется. Мои ощущения очень органичны. Клац-клац

уже тише, или это я привык. Что-то есть в моем сердце, есть ради кого бороться. Хотя не то слово, опять в голове мысли сменяют друг друга слишком быстро. Я ни за что не борюсь и ничего не хочу.

Но чтобы он приходил, я тоже больше не хочу. Они не говорят мне, что я здесь делаю, и хотят каких-то признаний. Я им ничего не скажу.

Над человеком можно издеваться как угодно. Но они не понимают… Им не дано. Они сами не ведают, что творят.

Над человеком можно издеваться очень долго, есть самые разные изощренные пытки. Можно бить человека годами. Но… Когда тебе плохо, эти иголки, которыми пронзают твое тело, иголки под ногтями, синяки, ссадины, открытые страшные раны, если они не убьют тебя – потеря крови, болевой шок… если не убьют, а они не должны убить, они ведь рассчитывают. Им нужно продлить, это пытка ради пытки… или ради результата, но не ради смерти.

Могут, правда, не рассчитать – не рассчитать врожденного порока сердца или почек, с почками надо быть очень осторожным. Или тромба – это вообще русская рулетка.

Но если повезет и ничего такого не придется принимать во внимание, эта боль спасет. Я прекраснопонимаю людей, которые до крови расцарапывают себе руки от душевной боли. Я сам из таких людей. Потому что резать вены – прерогатива подростков, это глупо, некрасиво – и если что, все будут говорить. Будут последствия.

Здесь все проще. Разодрать руки, немного крови, немного боли, чтобы отвлечься от того, как тебе плохо.

Может, поэтому у меня руки заняты наручниками?

Нет, не поэтому. У них совсем другие доводы. У них шантаж, а на повестке дня какой-то вопрос, который для них значим, – едва ли они бы тратили на меня столько времени, столько встреч. А для меня этот вопрос не значим совсем, потому что я не понимаю, чего они от меня хотят.

Шизофреники тоже раздирают себе руки, но по другой причине – им кажется, что там кто-то есть, под кожей, что там кто-то спрятался – насекомое, может.

Бедные. Им кажется, они должны его извлечь – и режут себя.

А кто делает это, чтобы побороть душевную боль? Больной душевной болью. Душевнобольной.

* * *

Москва, наши дни

E-mail

То: George

(…)Deleted