Девиация. Часть первая «Майя»

– Товарищи пионеры! – перевёл дыхание. – Я горжусь вами! Я горжусь, что в этот тяжёлый час вы остались верны обещанию и законам пионеров, светлой памяти пионеров-героев, которые отдали детские жизни за нашу Советскую родину. На своём примере вы показали, каким может быть Совершенный человек из далёкого светлого будущего. Будущего, о котором испокон веков мечтали лучшие люди нашей цивилизации. Вы – носители и живое воплощение самых великих, самых светлых, самых прекрасных и, к сожалению, не сбывшихся мечтаний. Вы – как одинокие выжившие атланты после исчезновения Атлантиды.

В горле запершило. Я всё больше верил придуманным словам. Не хватало расплакаться на глазах ухмылявшегося Осычки, который с презрением уставился на меня. Ещё немного.

– Дорогие мои соратники! Нашу родину ждут тяжёлые испытания, но я верю, что вы пройдёте их с честью, не превратитесь в спекулянтов, воров и буржуев. Храните красный галстук, как частицу нашего светлого прошлого, которое будет озарять всю жизнь. Преклоняюсь пред вами, как перед самыми истинными земными праведниками. Верю, что настанет день, когда наша родина и наша пионерия возродиться, назло всем врагам!

Получайте, буржуи, – подумал я, переводя дыхание и глумливо подмигнув Осычке. Вы сами сделали меня таким! А если рыпнетесь, то шипастый каштан придумаю вам уже не в горле, а в том вашем месте, которым директор не мог до ветру сходить после сорванного вечера ко Дню учителя. И Змею удерживать не стану. Нет, не стану… Кто в Леанду с мечом придёт – тот стыдной смертью подохнет.

Глянул на пионеров: ободрились, улыбаются, глаза не потухшие – решительные. Из меня вышел бы неплохой комиссар, если б сам в это верил…

– Дружина! Равняйсь! – Взметнул руку в салюте. Головки колыхнулись вправо. – Смирно! Пионер, к борьбе за дело Коммунистической партии Советского Союза, будь готов!

Руки пионеров вскинулись в ответном салюте:

– Всегда готов! – прозвенело над двором.

– Дружина, напра-во! Знамя в голову колонны!

Шеренга перестроилась: впереди стал знаменосец с ассистентами, за ними горнист и барабанщик. Двое замыкающих подхватили гробик.

– Шагом марш! – скомандовал, возглавляя дружину.

Горн затрубил «Походный марш», ударила барабанная дробь, колыхнулся флаг. Слаженными шагом двинулись на хозяйственный двор, где оставили гроб, а затем, через центральный вход – на улицу. Малышня, у которой закончились уроки, кинулась за нами.

Прохожие, отвыкнув от пионерских маршей, удивлённо озирались. Сигналили редкие автомобили.

– Кто шагает дружно в ряд? – задал речёвку Сашка.

Колонна откликнулась:

Пионерский наш отряд!

Дружные, весёлые, всегда мы тут как тут!

Пионеры ленинцы, ленинцы идут!

Промаршировали к центральной площади, к памятнику Ленину. Проходили мимо – отдали салют. Под звуки горна и барабана, с речёвками и песнями обошли Городок. Фурор произвели знатный – даже патрульные милиционеры заинтересовались. Но поскольку пионерскую символику официально не отменяли, а шествие имело мирный характер, нас отпустили.

К вечеру ребята устали. Сетовали, что влетит мне от директора, обещали не давать в обиду. Я им не сказал о написанном заявлении на расчёт, и другом, о том, что сегодняшнее пионерское мероприятие – моя инициатива и задумка, а бывшие пионеры здесь не виноваты, поскольку исполняли мои команды. Оба оставил Химичке, чтобы завтра передала директору.

Глава пятая

1 ноября 1991, Киев

Киев мало напоминал город-сказку моего детства. Возле автостанции смердело переполненным мусорным баком и гнилыми листьями.

Кинул сумку на плечо, направился к остановке. Знобкий ветер елозил по тротуару бумажные хлопья, трепал на столбах советскую агитацию, изрядно подпорченную сознательной молодёжью.

Листовки, налепленные во всевозможных местах, даже на дверях общественного туалета, зазывали участвовать в референдуме, голосовать за независимость Украины, которая, будучи европейским государством, кормит нищую Россию и прочие голодные республики.

«Станемо незалежними – заживемо як у Європі!» – гундосили похмельные ребята моих лет, обвязанные жёлто-голубыми лентами. Пытались сунуть в руки таблицы разнообразных благ, вывезенных из Украины. Я не брал, отмахивался. Злобные клоуны презрительно щурились, обзывали в спину «комсой». По всему выходило, что столичная кутерьма надолго и гораздо серьёзнее, чем кажется из городецкого захолустья.

С Майей встретился в день приезда. Закинул сумку к дядьке на квартиру, отметился на факультете и к ней, под университет. Дождался в скверике.

Пришла довольная, городская. За два месяца в Киеве наша местечковость отшелушилась вовсе, явив миру расчётливую столичную штучку, готовую бороться за место под солнцем. Майин вид, а особенно настрой, огорчил – не с такой девушкой свиданьичал на бревне возле речки.

Виду не подал, чмокнул в щёку. Пошли гулять Крещатиком. Я чаще отмалчивался, слушал Майино щебетание – куда пресным городецким новостям, до киевских, особо пряных.