Девиация. Часть вторая «Аня»

Кинулся на кухню, налил полстакана маминой клеверной настойки от стенокардии, выпил одним махом. Не закусывал.

Второй налил, до краёв – выцедил, сдерживая спазмы.

Так надо!

Посмотрел на портрет Пушкина. Нужно уметь сказать «Нет!», даже если очень не хочется! Это не его слова – поэт так не сможет. А я смог – сволочь мерзкая, бесчувственная!

Через пару минут злой мир-разлучник задрожал, поплыл. Отпустило.

Поковылял в келью, придерживаясь за стены, за дверной косяк, за книжные полки, за спинку кресла. Упал навзничь на диван. Завыл раненой собакой.

Пробовал заснуть – не мог: всё какой-то калейдоскоп стыдных картинок перед глазами вспыхивал, мерцал, менялся, путал хронологию, смешивал реальность и бред, дразнил налитую плоть, больно-сладко вдавливал в одеяло, проецировал возможное ещё недавно (а теперь совсем невозможное) на экран затухавшего сознания.

Проснулся ближе к полуночи. Мама чувствовала моё горе, не беспокоила.

Голова раскалывалась. Выпил полбанки рассола.

Только не думать об Ане – ОНА УМЕРЛА! Уехала! Растаяла бесплотным призраком, которого никогда не было наяву. Я её выдумал пустыми холодными ночами от тоски и безлюбовья …

Порылся в столе, нашёл первый номер «Нового мира» за этот год. До рассвета убежал в коммунальную квартиру, сотворённую Пьецухом в «Новой московской философии», где Чинариков утверждал: в природе нет добра, потому что добро бессмысленно с точки зрения личности. Вот так. Добро бессмысленно! – пульсировало в отравленном мозгу.

Следующий воскресный день не поднимался с дивана, чередуя липкое забытьё визитами к унитазу. Потом, уже вечером, насиловал мозг и глаза самиздатовской, напечатанной под третью копирку, толстенной копией «Уллиса», раздобытого где-то Юркой по случаю, и ничего в ней не понявшего. Я тоже мало что понимал в метаниях Леопольда Блума, но мысли запудрило крепко, и мерещившиеся сдернутые в сарае Анины трусики растворилась в Дублине 16 июня 1904 года.

30 октября 1989. Городок

Дожил до понедельника. По дороге в школу решил написать заявление и уволиться.

Сегодня же!

Уехать, завербоваться на БАМ, в арктическую экспедицию, к чёрту на кулички, только бы ЕЁ не встретить в коридоре.

Пробрался в пионерскую комнату, запер дверь. Уже после звонка на урок, крадучись, заскочил к шестиклашкам, пробубнил о культуре Древней Греции. Не опрашивал, оценок не ставил – побоялся идти в учительскую за классным журналом.

Школьная суета чуточку растормошила, увольняться передумал. Но как жить дальше?

А жить пришлось. Особенно на второй большой перемене, когда в пионерскую комнату с визгом завалила октябрятская ребятня, а за ней пионерский актив. Хорошо, без Ани.

Зато пришёл Сашка. Всегда говорливый, на этот раз Сашка молчал, лишь зыркал на меня недобро.

Я пытался шутить, обсуждал сценарий, но маска весёлого клоуна неизменно сползала, являя насмешливым зрителям испуганного Пьеро. Сашка постоял, поглядел на бездарную комедию и ушёл. Змея шепнула, что это Аня его послала.

От догадки (или подсказки) сладко заныло под сердцем, окатило стыдом. Во всей неприглядности представилось моё трусливое состояние.

Нет! нужно встретиться, поговорить, объясниться. Пусть все увидят! Она меня любит, она поймёт. И я люблю – теперь уже знаю. Даже если любовь моя объясняется страшной Формулой. Чёрт с нею!

Бедная-бедная девочка, никому её не отдам!

Дождался следующей перемены, меряя шагами пионерскую комнату. Лишь прозвенел звонок – кинулся в Анин класс. Не застал. Пошёл наугад по коридору.

Она стояла у окна с одноклассницами. Девчонки что-то обсуждали, похохатывали.

Решимость моя враз улетучилась. Залило горячей робостью. Подойти, отозвать Аню, или прямо там объясниться (глупость несусветная!) было выше моих сил.

Прошёл мимо на деревянных ногах, только и смог поздороваться дрожащим голосом. Аня отвернулась, а девчонки глянули, как на досадную помеху, и ехидно так процедили: «Др-р-асте».

Еле сдержался, чтоб не побежать за спасительный угол. Спиной чувствовал их презрительные взгляды и злой шепоток. Аня рассказала?!

Вернулся в пионерскую, закрылся на замок. Перебирал методички, пробовал писать сценарий, считал звонки на переменки, поглядывал на часы, ждал окончания шестого урока (по расписанию в восьмом классе сегодня шесть).

Перемучившись тоскою и стыдом, решил встретиться с Аней, поговорить, попросить прощения, в конце концов. Пусть узнают! Пошли они, советчики-доброжелатели, вместе с директором, Физичкой и райкомом Партии! В гробу я видел их отчетно-выборную конференцию – мне и без неё хорошо. А без Ани плохо…

Боже! как я мог предать эту доверчивую душу!

Теперь, если простит – на всё соглашусь. Пожелает встречаться – будем! Хоть в сарае, хоть у меня дома. Пожелает в кино или на взрослую дискотеку – пожалуйста. Захочет целоваться – хоть сто раз. Захочет большего… Лучше о том не думать.