Девятьсот часов неба. Неизвестная история дирижабля «СССР - В6»

«Лётчикам», как их называли местные жители, вскипятили чай, дали папирос, сухарей. Предложили спускаться с горы, но те заявили, что дождутся сотрудников НКВД. Чекисты появились ближе к середине дня. Если они и опрашивали уцелевших прямо на месте катастрофы, то не под протокол, неофициально: первые записи бесед с дирижаблистами датированы следующим днём, 8 февраля.

В 13 часов их начали эвакуировать – спускать с горы в лесопункт Кандалакшского леспромхоза в пяти километрах от места катастрофы, где уже ждала санитарная команда Кандалакшской железнодорожной больницы. Выяснилось, что у Бурмакина сломана ключица, Почекину рассекло переносицу и нос. Больше других пострадал Новиков, получивший ушибы шейного и грудных позвонков, груди, бедра и левой голени, ожоги лица и кистей обеих рук первой и второй степени.

Ближе к вечеру, в темноте, шестёрка выживших в сопровождении врачей отправилась на санях к ближайшей железнодорожной станции Проливы.

К этому времени уже была создана правительственная комиссия по расследованию катастрофы из пяти человек, председателем которой назначили капитана Кирсанова, отвечавшего за подготовку встречи дирижабля на Кильдинском озере. Политорганы представлял батальонный комиссар Иван Самохвалов – военком той же 29-й авиаэскадрильи Северного флота, которой командовал Кирсанов[240].

От чекистов включили младшего лейтенанта госбезопасности Алексея Тощенко, занимавшего должность начальника 4-го следственного отделения Мурманского окротдела НКВД. Байбаков и Харабковский, бывшие на тот момент в Мурманске, вошли в качестве специалистов по воздухоплаванию.

Трудно сказать, по какой причине в комиссию не попал Ободзинский, также находившийся в Мурманске. Он ещё со студенческих лет хорошо знал многих членов экипажа, отлично знал и «СССР-В6», в 1936 году был представителем от Эскадры на сборке дирижабля после его капремонта и модернизации. Кроме того, ни Байбаков, ни Харабковский вовсе не имели лётного стажа, Ободзинский же был опытным пилотом: летал ещё со времён «Комсомольской правды» вплоть до недавнего ухода «на землю», командовал дирижаблем. Однако дело ограничилось его допросом 9 февраля в Мурманске, протокол которого НКВД переслал Кирсанову. Таким образом, в комиссию попал политработник, но в ней не оказалось профессионального пилота-воздухоплавателя.

Во второй половине дня 7 февраля комиссия в полном составе прибыла на поезде из Мурманска в Кандалакшу и под вечер отправилась к месту катастрофы, встретив на полпути у дер. Федосеевки обоз с дирижаблистами. Его остановили и опросили пострадавших. Все, кроме Новикова, жаловавшегося на боли в местах ушибов и ожогов, заявили, что чувствуют себя вполне удовлетворительно, были спокойны и охотно отвечали на вопросы членов комиссии.

Уже довольно поздним вечером остатки экипажа привезли со станции Проливы в Кандалакшу и поместили в железнодорожную больницу. Новикова же отправили специальным литерным санитарным вагоном в Мурманск, куда он прибыл следующим утром.

Там в морском госпитале бортмеханика отыскали газетчики, опубликовавшие в «Полярной правде» его рассказ о подробностях катастрофы. В госпитале же с Новиковым поговорил и будущий известный поэт, а тогда обычный корреспондент Константин Симонов. В его «Мурманских дневниках» появились строки, посвящённые не только дирижаблю, но и лично дирижаблисту, которого он повстречал:

В больницу привезён пилот.Он весь – один сплошной ожог.Лишь от бровей – глаза и рот —

Незабинтованный кружок,Он говорит с трудом: – КогдаСтряслась с гондолою беда,Когда в кабине свет погас,Я стал на ощупь шарить газ,Меня швырнуло по борту.

Где ручка газа? Кровь во рту.Об радиатор, об углы,Об потолки и об полы.Где ручка? На десятый разЯ выключил проклятый газ.

Воздухоплавателям, оставшимся в Кандалакше, вечером 7 февраля удалось заснуть не сразу: ближе к полуночи в больнице раздался телефонный звонок. Это были не газетчики или поэты: пообщаться хотели звонившие из Москвы чекисты – майор госбезопасности Виктор Ярцев[241] и секретарь известной комиссии Пассов. Побеседовать им удалось только с Устиновичем: Почекина не пустили к телефону врачи. Вечером 8 февраля Пассов снова звонил и довольно долго говорил с Устиновичем; в тот раз подошёл к аппарату и Почекин.