Портфель штурмана Ритсланда
Самая распространённая версия катастрофы – о недостоверных полётных картах: на них якобы не была обозначена гора Небло, что и послужило главной причиной столкновения с ней. Многие десятилетия это объяснение считалось понятным и естественным, однако сейчас, когда стали известны новые обстоятельства, его можно и нужно пересмотреть.
Считается, что карт, которыми пользовались штурманы дирижабля, на месте катастрофы не нашли, их уничтожил пожар. Правда, есть и другое предположение: умирающий штурман Ритсланд накрыл своим телом портфель с картами, и они уцелели, но впоследствии таинственным образом исчезли. Такую возможность косвенно подтверждает случайно сохранившийся документ – самый первый рукописный набросок акта осмотра места происшествия, составленный комиссией Кирсанова, где в перечислении содержимого штурманского портфеля фигурируют некий блокнот и «маршрутная карта, в которой место полёта дирижабля выгорело». В итоговый акт осмотра эти предметы не попали, словно их и не было – растворились в воздухе.
Быть может, блокнот и карты из штурманского портфеля до сих пор лежат где-то на полках, среди пыльных вещдоков далёкого прошлого, и когда-нибудь их найдут. Но сейчас можно лишь догадываться об их содержимом.
Прежде всего нужно отметить: сведения о неправильных картах исходили исключительно от Устиновича, остальные пятеро выживших ничего об этом не рассказывали. Казалось бы, корабельный инженер, отвечающий за матчасть, не должен был интересоваться навигацией: это дело командира, штурмана и штурвальных. Но при тех весьма близких отношениях, что сложились внутри костяка экипажа, и особенно между Гудованцевым и Устиновичем, последний вполне мог заглядывать в рубку управления и любопытствовать: а что там лежит на штурманском столике?
Если суммировать всё, что Устинович в разное время говорил о картах, ситуация выглядит весьма противоречивой и запутанной.
Заполняя 8 февраля опросник для комиссии Кирсанова, он предположил, что одной из причин катастрофы явилась
Вечером того же дня в разговоре по телефону с московскими чекистами это прозвучало так:
Из сказанного решительно непонятно, видел корабельный инженер полётные карты или оперировал предположениями.
Уже после возвращения в Москву в рапорте на имя Слепнёва 20 февраля он писал: