Девушка из Золотого Рога

* * *

Азиадэ сложила письмо. Она с наслаждением обнюхала хрустящую бумагу. Ей показалось, что она ощущает запах пылающей зноем земли. На яркой марке ливийской почты были изображены пустыня, солнце и шествующий верблюд.

Сорок градусов в тени, с удивлением подумала она и посмотрела в окно. Там шел снег. Белые хлопья медленно опускались на асфальт. Ветви деревьев, склоняясь под тяжестью снега, приветствовали дома. Трудно было себе представить, что где-то на земле было место, где солнце, как желтый факел, висит на небе, а по пустыне носится песчаный ураган.

Азиадэ погладила письмо. Нет, она бы не обращалась к Джону ни письменно, ни в случае его приезда в Вену. Пусть он, хоть сто раз распростершись у трона Аллаха, ведет мудрые беседы с сомнительными потомками Пророка.

Прошло четыре месяца, с тех пор как Джон Ролланд сидел перед ней с гордым лицом и повисшими руками. За это время с веток венских деревьев слетели листья, осенняя листва хрустела под ногами, словно песок в пустыне, потом белые хлопья падали с неба и земля стала белой.

За это время Ахмед-паша Анбари гостил у своей дочери в Вене одну неделю и выразил крайнее неодобрение тем, что она отвергла принца и все еще не была беременна. В эти четыре месяца Хаса один раз собрался съездить с Азиадэ в Тироль. В руках у него были две длинные темные доски и палки, о назначении которых Азиадэ имела весьма смутное представление. В Тироле она куталась в меха и зубы ее стучали уже при одном только виде снежных полей. Она сидела в гостиничном номере у горящего камина и с ужасом смотрела в окно. А там Хаса бросил деревянные доски на снег, встал на них, взял в руки две палки и помчался с бессмысленной скоростью по горам и долинам, ежесекундно рискуя сломать себе шею. На нем был шарф, круглая мягкая шапочка, а уверенность движений придавала его облику особую красоту и мужество.

Азиадэ смотрела на него и была горда тем, что он, до тех пор пока она сама этого хочет, будет ее мужем. И все же, сидя у горящего камина, она дрожала от холода и думала о доме, который должна была построить для принца и в котором до сих пор не был заложен ни один камень. Хаса был, конечно же, достойным и красивым мужчиной, но точно не был ее домом.

Четыре месяца пролетели быстро и однообразно, и лишь один раз в течение одной недели обстановка в доме Хасы накалилась. Азиадэ все помнила: стояла середина декабря, Хаса пришел из больницы в хорошем настроении.

– Скоро Рождество, – сказал он, и его лицо сияло, как у маленького ребенка, – я достану к этому дню елку и украшения.

– Не надо, – ответила ему Азиадэ, – я не хочу этого.

Хаса был поражен.

– Рождество, – стал он объяснять, – ты вообще понимаешь, что это значит? Елка с яркими свечами и игрушками и под елкой подарки. Когда я был еще маленьким, ко мне всегда приходил Санта-Клаус с длинной белой бородой и я верил в то, что он настоящий. Ты что, не знаешь, что такое Рождество?

– Я прекрасно знаю, что такое Рождество. Это самый важный праздник христиан, но ты же знаешь, что твоя жена мусульманка и ты, вообще-то, тоже. Мы не должны праздновать Рождество.

– Но, дитя мое, – Хаса негодовал, – Рождество – это же Рождество. Как ты не понимаешь? Я праздновал его всю свою жизнь!

– Ладно, – сказала Азиадэ, – покупай себе рождественскую елку. Я поеду на неделю к отцу в Берлин. В Берлине есть одна мечеть, а я там давно не была.

Хаса очень рассердился. Он метался по комнате, рассказывал о своем детстве, осуждал дикую жизнь Азии и даже упомянул Марион, сказав, что хоть она и недостойная женщина, но тоже не имела ничего против Рождества.

– Она не была мусульманкой, – возразила Азиадэ, – почему она должна была быть против Рождества?

Но Хаса не слушал ее и долго говорил о елке, до тех пор, пока не пришел первый пациент и ему не пришлось идти в кабинет. После приема он, очень злой, ушел в кафе и поделился с доктором Матушеком своим горем.

– Ты понимаешь, – говорил он, недоумевая, – она не хочет ставить рождественскую елку. Она могла бы найти под ней чудесную меховую шубку. Ты можешь это понять?

– Она просто дикарка, – смеялся Матушек.

На следующий день все кафе уже знало, что жена Хасы запретила своему мужу покупать рождественскую елку.

Курц подошел с распростертыми объятиями к столу Хасы и участливо спросил:

– И что ты теперь будешь делать в рождественский вечер, бедняга?

А метрдотель услужливо поведал о том, что где-то в городе открыто кафе для бедолаг, которым некуда деться в рождественский вечер.

Хаса был вне себя. Но Азиадэ не сдавалась. На Рождество Хаса пошел к доктору Заксу, а Азиадэ провела весь вечер в одиночестве, сидя на диване, укутавшись в теплую шаль.

Всю неделю Хаса ходил надутым по квартире, но под Новый год он торжественно простил свою жену и в знак примирения преподнес ей шубу.

– Но если у нас будут дети, – сказал он серьезно, – мы будем справлять Рождество. Дети не должны расти дикарями.

– Конечно, – сказала Азиадэ, потому что она была миролюбивой женой, – конечно, если у нас будут дети…