Девушка из Золотого Рога

Потом наступило время карнавалов. Вихрь роскошных балов захватил Хасу. Он достал себе календарь балов и размышлял:

– Бал в Опере, – шептал он, – Венский городской бал, Праздник Санкт-Гилгенера.

Перед восхищенными глазами Азиадэ раскрылась вся роскошь города. Она смотрела на оперный зал без привычных рядов стульев партера и с ложами, откуда сверкали драгоценностями женщины. Она смотрела на готическую строгость ратуши в праздничном украшении ночного освещения, она видела залы, в которых кружились коммерческие советники в крестьянских одеждах и жены адвокатов, втиснувшие свои ухоженные тела в платья простых деревенских девушек. Она не могла поверить в то, что где-то царит сорокаградусная жара и Джон Ролланд валяется в пыли перед троном Аллаха и беседует с писарем о святом Абдесаламе.

Хлопнула дверь. Хаса вернулся из больницы. Он вошел в комнату улыбаясь, явно в хорошем настроении, и погладил Азиадэ по голове. Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

– Послезавтра Гшнас, – сказал Хаса, – мы, конечно же, пойдем туда.

Азиадэ рассмеялась. Слово «Гшнас» показалось ей смешным.

– Такого не может быть, Хаса, Гшнас – это не слово. Это же невозможно выговорить.

– Может быть, но каждый человек в Вене произносит его с любовью.

– Но ради бога, что же оно может означать?

Хаса с улыбкой покачал головой. Его жена была маленькой дикаркой. Она не знала, что такое Гшнас.

– Гшнас – это маскарад. Половина Вены переодевается в этот день и гуляет в Доме художников. На Гшнасе очень весело, и супруги не должны друг друга ревновать, а то может разразиться скандал. Ты оденешься баядеркой, а я неандертальцем.

Азиадэ смотрела на его сияющее лицо и улыбалась.

– Вообще-то, мне не нужно наряжаться, Хаса. Я и так уже с ног до головы переодета. Я ношу платья вместо широких турецких шальвар и шляпу вместо чадры. Нет, я точно не буду ревновать.

Хаса сидел возле нее и гладил ее лицо. Его рука была мягкой и теплой.

– Нам же хорошо вдвоем, Азиадэ, – вдруг сказал он, – хорошо, что мы поженились. Тебе хорошо со мной?

– Да, господин и повелитель. Ты хороший муж. Вряд ли бывают лучше. – Азиадэ замолчала. Хаса оставался верной машиной, чей механизм не был до конца понятен. – А ты никогда не тоскуешь по Сараеву, Хаса?

– По Сараеву? Нет. – Хаса рассмеялся. – Там живут одни дикари. Я знаю: когда ты так сидишь, уставившись перед собой, то ты думаешь о мечетях, фонтанах и колоннадах в мавританском стиле. Но в мечетях нужно сидеть на полу, вода в фонтанах непригодна для питья, и в арабесках мавританских колонн гнездятся скорпионы. Я бы сошел с ума на Востоке. Мир Востока болен и разрушен. Я много о нем думал и знаю о нем больше, чем ты думаешь. Там все равно что в преисподней. Узкие сырые улочки, дома, в которых невозможно жить, ковры с многочисленными бациллами. Трахома и сифилис в деревнях. Поножовщина как нормальное явление, грубые бродильные чаны в мрачной тени кафе. Все то, что облегчает жизнь на Востоке, пришло из Европы: поезда, машины, больницы. Человеку с самых древних времен угрожает природа, и он борется с ее мощью. Через покорение природы он выигрывает свою свободу и уверенность. В Европе это ему почти удалось. Бациллы оспы тоже являются силой природы, и в Европе человек ее победил. Мы победили холод, и в наших домах тепло, мы покорили моря и реки, время и расстояния. На Востоке человек полностью находится во власти стихии. Легкое дуновение ветра – и целые деревни вымирают от чумы. Стая саранчи, песочный шторм – и целые провинции вынуждены голодать. Я знаю: на Босфоре возвышаются дворцы пашей, а целые городские кварталы ежегодно уничтожаются пожарами. И все потому, что человек на Востоке еще не научился управлять природой. Поэтому он молится своему Богу, который только наказывает и судит, но не любит. Нет, Восток все равно что ад, потусторонний мир, полный скорби, бессилия и боли. Я счастлив, что живу в мире, который сумел укротить природу…

Он собрался говорить дальше, но тут открылась дверь и вошел толстый баритон, умоляюще протягивая Хасе руки.

– Господин доктор! – закричал он. – Я жду уже целый час. У меня ужасный синусит. Я не могу произносить «м», а вы здесь нежитесь со своей женой. Вы злой человек.

– Мы немедленно идем укрощать синусит! – воскликнул Хаса, вскочив с места и направившись в кабинет.

Азиадэ осталась одна. Слова Хасы звучали у нее в ушах приглушенными ударами молота. Все, что он говорил, было правдой. Восточный человек просто жалок, беден и беззащитен перед властью стихии. И все-таки: все в ней тосковало по спокойному достоинству родной жизни, по скудным домишкам, по миру мудрых дервишей и тихому благоговению, по миру, в котором никто не отважился бы врываться в комнату, где мужчина и женщина углубились в беседу.