Девушка в зеркале

Адам колеблется. А что, если он понадобится мне, что если он понадобится Эстер – как же он может оставить нас одних? Но меня не переубедить. Не то чтобы меня так уж волновал мой день рождения, но план Адама – это такого рода красивый жест со стороны моего мужа, о котором я всегда мечтала.

Только подумать, что она так близко и при этом так далеко, все еще на расстоянии суточного перехода! Чувствую себя так, словно, когда сошла с этой лодки, оставила на ней свою душу.

– С Эстер все будет хорошо, – заверяю я. – Они хотят, чтобы я часами лежала здесь с ней на груди день за днем. Мне это только в радость, но тебе-то что тут делать – просто сидеть и весь день смотреть на меня?

– Они считают, что ты до сих пор под воздействием сильного стресса, – говорит Адам. – Ты – мать моих детей. По-моему, я должен остаться.

– Мне пришлось тяжело, – говорю я, – но сейчас я в полном порядке. С Эстер все будет нормально, и это главное. И сейчас мне самое время получить какое-нибудь хорошее известие. Езжай, Адам. Я хочу вернуть ее. Поезжай и пригони мне «Вирсавию».

Он встает, но не уходит.

– Знаешь, во всей этой истории с исчезновением Айрис я так и не могу понять одного, – говорит он. – Почему ты так долго искала ее? Она продержалась бы максимум сутки. Может, на второй день еще и оставался какой-то призрак надежды, но неделя… Ты должна была понимать, что это безнадежно.

Припоминаю кровь, струящуюся у меня из руки. Солнечные ожоги. Все, о чем я могла думать тогда, это вода вокруг.

– Я любила ее, – отвечаю я. – Я не сознавала, насколько, пока она не погибла. Я была такой ограниченной и мелочной, такой эгоистичной, а потом ее не стало и было уже слишком поздно что-то менять. Ты спрашиваешь меня, почему я так долго искала, но это не тот вопрос. По-настоящему надо было бы спросить: как это я сумела заставить себя прекратить поиски?

Хватаю его за руку.

– Адам! – восклицаю я. – Сможешь ли ты простить меня?

– За что? – улыбается он.

– Нет, на самом деле, – настаиваю я. – Я наделала столько ужасных ошибок, и я подвергла риску нашу дочь. Сейчас мне нужна уверенность в том, что все идет как надо. Мне нужно столько тебе рассказать…

– Я прощаю тебя, – заверяет он. – Тебе не нужно просить прощения. Тебе даже не нужно рассказывать мне, что, по-твоему, ты сделала не так. Давай не будем все портить, оглядываясь назад.

Адам целует меня на прощание.

– Ночное небо… – бормочет мне в ухо.

* * *

Я несколько месяцев с ужасом думала про отделение патологии новорожденных, но теперь, когда я здесь и никто не пристает ко мне с вопросами, кажется, что бояться больше нечего. Телесные ритмы Эстер словно синхронизировались с моими, когда мы лежим, уютно примостившись друг к другу. Вместе задремываем, просыпаемся опять.

В начале вечера медсестра возвращает Эстер в инкубатор и отправляет меня на ночь обратно в палату.

– Отдохните немного, – говорит она. – До утра не возвращайтесь. Ребенку нужно, чтобы вы хорошо себя чувствовали.

В палате на раздаточной тележке меня поджидает ужин – подливка вокруг холодного мяса давно застыла, превратившись в какую-то сальную слизь. Постельное белье не поменяли, и я проходила в этой больничной рубашке весь день. Все тело кажется грязным. Я была настолько сосредоточена на Эстер, что даже не подумала о своих собственных нуждах. Со мной только та одежда, которая была на мне, когда начались роды. Заранее собрать все необходимое для больницы я не додумалась, так что нет даже зубной щетки и смены белья.

Залезаю на кровать и, кажется, уже в тысячный раз проверяю электронную почту. Постоянно представляю, будто болтаю с Беном. «Слышь, а как ты меня раскусил? Ты понял, что это я, еще до того, как я повернулась?» Дружеская болтовня. Представляю, как мы вместе ржем над всем этим.

Но этого никогда не произойдет. Пусть даже он и единственный человек на всем белом свете, который знает, кто я на самом деле, я не могу поговорить с ним. Как только получу его письмо, растолковывающее мне, «как обстоят дела», нашим отношениям окончательно наступит конец. И хотя именно я поступила непростительно, вовсе не это разрушило их. Разрушит их его письмо. Его требования.

Чем дольше тянется молчание Бена, тем больше я позволяю себе на что-то надеяться. Может, он уже передумал. Может, я очень долго не получу от него вестей. Пока у меня нет его письма, дверь его прощения не захлопнута.

Но теперь в точности припоминаю, что он тогда сказал. Бен не сказал, что пришлет мне имейл. Он сказал: «Я послал тебе несколько имейлов». Он уже это сделал.

Просматриваю папку «Спам», папку «Соцсети»… Заглядываю на «Фейсбук» и в «Вотсапп». Ничего.

И почему он назвал меня «сеструхой»? Он уже обращался ко мне по имени в присутствии Колтона. Это его «сеструха» прозвучало столь многозначительно… Не пытался ли он мне что-то сказать так, чтобы не понял Колтон?

Почему Бен велел мне обязательно проверить почту?

Блин, да я проверяю не тот аккаунт!