Диалектика просвещения. Философские фрагменты

В противоположность этому творчество Сада, как и Ницше, представляет собой не признающую компромиссов критику практического разума, по сравнению с которой критика самого всесокрушителя кажется опровергающей его же собственное мышление. Ей принцип научности доводится до степени уничтожающего. Кант, правда, столь основательно очистил моральный закон во мне ото всяких Гетерономных верований, что почтение к кантонским уверениям стало таким же совершенно естественным психологическим фактом, как звёздное небо надо мной — фактом физическим. «Фактом разума» именует он его сам, [114] «всеобщим социальным инстинктом» назван он у Лейбница.

[115] Но факты ничего не стоят там, где их нет в наличии. Сад не отрицает их существования. Жюстина, добродетельная из двух сестер, является мученицей нравственного закона. Жюльетта делает из этого: она демонизирует католицизм как самую последнюю мифологию и вместе с ним цивилизацию вообще.

Вся та энергия, которая была связана с поклонением вывод, которого хотела бы избежать буржуазия сакраментальному, оказывается теперь перверсивно направленной на святотатство. Но затем эта перверсивность переносится на общество вообще.

При всём при том Жюльетта никоим образом не ведёт себя так же фанатично, как католицизм по отношению к инкам, она лишь вполне по-просвещенчески деловито занимается делом святотатства, что по самой их природе было присуще также и католикам начиная с архаических времён. Первобытные формы поведения, на которые наложила табу цивилизация, будучи трансформированными в деструктивные под стигмой зверства, продолжали вести подспудное существование. Жюльетта рассматривает их уже не в качестве естественных, но в качестве табуированных.

Она компенсирует ценностное суждение, вынесенное относительно них, — которое было необоснованным потому, что необоснованными являются все ценностные суждения, — его полной противоположностью. Поэтому когда она таким вот образом воспроизводит примитивные реакции, они являются уже более не примитивными, но скотскими. Жюльетта, подобно Мертею из «Опасных связей», [116] не олицетворяет собой, выражаясь психологически, ни несублимированное, ни регрессивное либидо, но — интеллектуальное удовольствие от регрессии, amor intellectualis diaboli, стремление побить цивилизацию её же собственным оружием. Она любит систему и последовательность. Она превосходно владеет органом рационального мышления. Что же касается самообладания, то зачастую её наставления относятся к наставлениям Канта, как случаи специального применения к первопринципу. «Итак в добродетели», значится у последнего, [117]

«поскольку она имеет своим основанием внутреннюю свободу, содержится для человека также и утвердительное предписание подчинять все свои способности и склонности его (разума) руководству, таким образом — власти над самим собой, дополняющее собой запрет не позволять своим чувствам и склонностям брать верх над собой (долг апатии): потому как пока разум не возьмёт бразды правления в свои руки, последние по своей прихоти играют человеком». Жюльетта поучает самодисциплине преступника.

«Первым делом обдумайте заранее в течение нескольких дней Ваш план, взвесьте все его последствия, внимательно проверьте всё то, что Вам может пригодиться … всё то, что пожалуй могло бы Вас выдать, и взвешивайте все эти обстоятельства так же хладнокровно, как если бы Вы были уверены, что будете раскрыты». [118] На лице убийцы должно быть написано величайшее спокойствие, «… пусть Ваши черты выражают спокойствие и безразличие, попытайтесь сохранить максимально возможное в этом положении хладнокровие … и если Вы не обретете уверенность в том, что Вам не страшны никакие укоры совести, а таким вы станете только благодаря привычке к преступлению, если, повторяю я. Вы всё же не будете в этом очень уверены, то тщетно будете Вы трудиться над тем, чтобы стать хозяином Вашей мимики…»[119]

Свобода от укоров совести является для формалистического разума столь же существенной, как и свобода от любви или ненависти. Раскаянием прошедшее, которое в противоположность популярной идеологии буржуазией почиталось за ничто, полагается в качестве актуально существующего, бытия; оно представляет собой регрессию, предупреждать которую является его единственным оправданием перед буржуазной практикой. Говорит же Спиноза, вторя стоикам: «Poenitentia virtus поп est, sive ex ratione поп oritur, sed is, quern facti poenitet, bis miser seu impotens est».[120]