Диалектика просвещения. Философские фрагменты

Злонамеренно прославляет Ницше сильных и их жестокость, направленную «вовне, туда, где начинается чужбина», то есть против всего того, что не относится к ним самим, «Здесь они свободны от всякого социального воздействия, они на диком просторе вознаграждают себя за напряжение, созданное долгим умиротворением, которое обусловлено мирным сожительством. Они возвращаются к невинной совести хищного зверя, как торжествующие чудовища, которые идут с ужасной смены убийств, поджога, насилия, погрома с гордостью и душевным равновесием, как будто совершена только школьная шалость, уверенные, что поэты надолго будут теперь иметь тему для творчества и прославления … Эта «смелость» благородных рас, выражающаяся бешено, абсурдно, неожиданно, непредусмотримая, невероятная даже в их предприятиях … их равнодушие и презрение к безопасности, телу, жизни, удобствам, их ужасная весёлость и радость во всех разрушениях, в наслаждении победы и жестокости» [131]

. Эта смелость, к которой столь громогласно взывает Ницше, пленяет также и Жюльетту.

«Жить опасно» — это также и её призвание: «… oser tout dorenavant sans peur» [132]. Есть слабые и сильные, есть те классы, расы и нации, которые господствуют, и есть те, которые ими побеждены. «Где, укажите Вы мне», восклицает господин де Верней, [133]

«тот смертный, который был бы настолько глуп, чтобы вопреки всей очевидности быть уверенным в том, что в соответствии с правом и фактом люди рождаются равными!

Только такому человеконенавистнику, как Руссо, могло прийти в голову выдвинуть подобного рода парадокс, потому что он, сам будучи в высшей степени слабым, стремился унизить до себя тех, до которых возвыситься он не был способен. Но по какому праву, спрашиваю я Вас, осмеливается пигмей ростом в четыре фута два дюйма сравнивать себя с образцом роста и силы, которого природа наделила мощью и обликом Геракла? Не означало бы это пытаться уподобить муху слону? Сила, красота, рост, красноречие: таковы достоинства, бывшие определяющими при переходе на заре общества власти в руки правителей». «Требовать от силы», подхватывает Ницше [134], «чтобы она не проявляла себя силою, чтобы она не была желанием одолеть, сбросить, желанием господства, жаждою врагов, сопротивлений и торжества, это столь же бессмысленно, как требовать от слабости, чтобы она проявлялась в виде силы». «Неужели в самом деле хотите Вы», говорит Верней [135]

«чтобы тот, кто от природы является в высшей степени предрасположенньм к преступлению, будь то по причине превосходства его сил, утончённости его органов, будь то вследствие подобающего его общественному положению образования или его богатства; неужели хотите Вы, повторяю я, чтобы этот индивидуум был судим тем же самым законом, что и тот, для которого все сводится к добродетели и воздержанию? Будет ли справедливым закон, карающий и того и другого одинаково? Естественно ли то, что 6 тем, кого все побуждает творить зло, обходятся так же как и с тем, кого все призывает вести себя осмотрительно?»

После того, как с объективным порядком природы было покончено как с предрассудком и мифом, в наличии осталась природа в качестве массы материи. Ницше не хочет знать никакого закона, «который мы не только признаем, но и признаем стоящим выше нас» [136]. В той мере в какой рассудок, скроенный по аршину самосохранения, способен соблюдать закон жизни, этот закон является законом более сильного. И даже если вследствие формализма разума он не способен подать человечеству необходимый для подражания пример, по сравнению с изолгавшейся идеологией он всё же пользуется преимуществом фактичности. Виновными, таково учение Ницше, являются слабые, хитростью своей обходят они естественный закон. «Великую опасность для человека представляют не злые, не «хищники», а немощные

. От рождения неудачники, побеждённые, надломленные, это они, это наислабейшие больше всего подтачивают жизнь среди людей, это они опаснее всего отравляют наше доверие к жизни, к человеку, к самим себе, это они заставляют нас сомневаться во всём этом». [137] Они принесли в мир христианство, которое не менее отвратительно и ненавистно Ницше, чем Саду. «Репрессалии, применяемые слабым к сильному воистину не в природе вещей; они относятся к сфере духовного, но не телесного; для того, чтобы применить такого рода репрессалии слабый должен использовать силы, которыми он не обладает; он должен по характеру стать таким, каким быть ему не дано, в известном смысле совершить насилие над своей природой.