Диалектика просвещения. Философские фрагменты

Мышление возникло в ходе освобождения от ужасов природы, которая в конце концов была полностью порабощена. Наслаждение является как бы её местью. В нём люди избавляются от мышления, ускользают от цивилизации. В древнейших обществах такого рода возврат был предусмотрен в качестве всеобщего в празднествах. Первобытные оргии являются коллективным истоком наслаждения. «Этот антракт универсального беспорядка, который представляет собой празднество», говорит Роже Келуа, «тем самым действительно предстаёт в качестве мгновения, на которое упраздняется порядок мира. Именно поэтому все эксцессы являются в нём дозволенными. Нужно поступать вопреки правилам, Всё должно происходить наоборот. В эпоху мифа течение времени было обратным: рождались стариками, умирали детьми… таким образом все предписания, охраняющие благой естественный и социальный порядок, систематически нарушаются». [158]

Тут всецело отдаются преображённым силам истоков; но с точки зрения приостановленного запрета это действо имеет характер безудержного разгула и безумия. [159]

Лишь с ростом цивилизации и Просвещения окрепнувшей самостью и упрочившимся господством празднество превращается в чистый фарс. Властителями наслаждение вводится в обиход в качестве рационального, как дань полностью не укрощенной природе, они одновременно пытаются обезвредить его для самих себя и сохранить его в высокой культуре; дозировать его в противовес этому для порабощённых там, где они полностью не могут быть его лишены. Наслаждение становится объектом манипуляции до тех пор, пока окончательно не угасает в мероприятиях.

Процесс развития проходит от празднества до каникул, отпуска. «Чем в большей степени утверждает себя

сложность социального организма, тем в меньшей степени допускает она приостановку привычного хода жизни. Сегодня, как и вчера, а завтра, как и сегодня, Всё должно продолжать двигаться своим ходом. Универсальный всплеск уже более невозможен. Периоды турбулентности индивидуализировались. Отпуска пришли на смену празднеству». [160]

При фашизме они были дополнены поддельным коллективным упоением, вызываемым радио, лозунгами и бензедрином.

Сбригани предугадывает нечто от этого. Он разрешает себе удовольствия «sur la route de la fortune» в качестве каникул. Жюльетта же, напротив, старорежимна. Она обоготворяет грех. Её либертинаж всецело находится под чарами католицизма точно так же, как экстаз монахини — под чарами язычества.

Ницше знал, что всякое наслаждение является всё ещё мифичным. Предаваясь природе, наслаждение отказывается от того, что могло бы быть возможным, а сострадание — от изменения целого. И то и другое содержит в себе момент резиньяции. Ницше выслеживает его во всех его прибежищах — и как момент наслаждения собой в одиночестве, и как мазохистский — в депрессиях самобичевателя. «Против всех только лишь наслаждающихся!» [161] Жюльетта пытается спасти его, отвергая любовь самоотверженную, буржуазную, которая, выступая в качестве отпора благоразумию буржуазии, является характерной для последнего столетия её существования. В любви наслаждение было связано с обожанием человека, его вызывающего, она была подлинно гуманной страстью. В конце концов, она была упразднена как обусловленное полом ценностное суждение. В восторженном преклонении перед любимым, равно как и в безграничном восхищении, дань которого приносила ему возлюбленная, всякий раз сызнова окружалось ореолом фактическое кабальное положение женщины. На основе признания этой кабалы во все времена вновь и вновь происходило примирение полов: женщина, судя по всему добровольно, принимала своё поражение, мужчина же признавал победу за ней.