Диалектика просвещения. Философские фрагменты

Христианством иерархия полов, ярмо, возлагаемое на женский характер мужским порядком собственности, были преображены в единение сердец в супружестве, умиротворяющим образом воздействующее на воспоминание о лучшем допатриархальном прошлом взаимоотношения полов. В эпоху крупной индустрии любовь отменяется. Разложение средней собственности, гибель свободного субъекта хозяйствования непосредственно затрагивает и семью: она уже более не является некогда столь чтимой ячейкой общества, потому что более не представляет собой базис экономического существования бюргера. Для подрастающего поколения семья уже более не является их жизненным горизонтом, самостоятельность отца исчезает и вместе с ней — сопротивление его авторитету. Прежде кабальное положение в отцовском доме воспламеняло в девушке страсть, казалось, ведущую к свободе, но не реализующуюся ни в браке, ни где бы то ни было вне его. Открывающаяся сегодня перед девушкой перспектива получения работы заслоняет собой любовь. Чем универсальнее система современной индустрии заставляет каждого отдавать себя ей в пользование, тем в большей степени всё то, что не относится к необъятному морю white trash, в которое вливаются потоки неквалифицированного труда и безработицы, становится малой экспертизой, существованием, которое само вынуждено позаботиться о себе. Что касается квалифицированного труда, то самоуправство предпринимателя, которое уже в прошлом, распространяется на всех допущенных к участию в производстве, в том числе и на «работающих по специальности» женщин в качестве характерной их особенности. Самоуважение людей возрастает пропорционально их заменимости.

И тем не менее, по сравнению с семьёй это является риском столь же малым, сколь любовная, связь в свободное от работы время с boy-friend — открывающей врат! рая. Люди привыкают рационально, расчётливо относиться к собственному полу, что в просвещённом кругу Жюльетты уже очень давно было провозглашено древней мудростью. Дух и тело действительно разделяются, как того, в качестве бестактных бюргеров, требовали эти развратники. «Мне опять же кажется», рационалистски декретирует Наурсей [162]

, «что это в высшей степени различные вещи, любить и наслаждаться… ибо нежные чувства относятся к сфере прихотей и условностей, но никоим образом не вызываются красотой шеи или прелестным изгибом бедра; и эти предметы, всякий раз способные сообразно нашему вкусу возбуждать живейшие физические аффекты, всё же не имеют никакого права, как мне кажется, считаться вызывающими аффекты духовные. Чтобы завершить мою мысль, укажу, что Белиция уродлива, ей сорок лет, во всей её персоне нет ни капли грации, ни одной правильной черты, ничего привлекательного; но Белиция обладает умом, превосходным характером, миллионом вещей, которые замечательно сочетаются с моими чувствами и пристрастиями; у меня не возникает желания переспать с Белицией, но несмотря на это, я буду любить её до безумия; Араминту, напротив, я буду страстно желать, однако, от всего сердца почувствую к ней отвращение, лишь только пройдёт лихорадка желания»… Неизбежное следствие, имплицитно уже содержавшееся в картезианском разделении человека на мыслящую и протяжённую субстанции, со всей ясностью находит тут своё выражение в качестве деструкции романтической любви. Последняя считается покровом, рационализацией телесного импульса, «ложной и всегда опасной метафизикой» [163], как заявляет граф Бельмор в своей обширной речи о любви.