Диалектика просвещения. Философские фрагменты

Христианской цивилизации, которая позволила использовать идею защиты телесно слабого для эксплуатации сильного раба, никогда полностью не удавалось завоевать сердца обращённьк народов. Уж слишком дезавуировался принцип любви острым рассудком и ещё более острым оружием христианских владык, пока лютеранством, превратившим меч и бич

в квинтэссенцию Евангелия, противоположность между государством и учением вообще не была устранена. Им духовная свобода непосредственно отождествлялась с утверждением реального угнетения. Но на женщине выжжено клеймо слабости, в силу слабости находится она в меньшинстве даже там, где по численности женщины преобладают над мужчинами. Точно так же, как в случае покорённых коренных жителей в эпоху ранней государственности, как и в случае уроженцев колоний, организация и вооружение которых являются отсталыми по сравнению с таковыми завоевателей, как и в случае евреев под пятой арийцев, их беззащитность образует собой правооснование их угнетения.

Сад в своих формулировках предвосхищает соображения Стриндберга. «Давайте не будем сомневаться в том, что существует это столь несомненное, столь важное различие между мужчиной и женщиной, подобное тому, что налицо между человеком и обезьяной в джунглях. У нас столько же оснований отказывать женщине в праве являться частью нашего вида, сколько обезьяне — в праве быть нашим братом. Исследуйте внимательно обнажённую женщину рядом с мужчиной её возраста, обнажённым как и она, и вы легко убедитесь в значительной разнице, существующей (помимо половых различий) между структурой двух этих существ, вы отчётливо увидите, что женщина представляет собой лишь низшую ступень мужчины; различие равным образом существует и во внутреннем строении, анатомическое расчленение и того и другого, проводимое одновременно и с педантичной тщательностью, делает эту истину очевидной».[168]

Попытка христианства идеологически компенсировать половое угнетение посредством благоговения перед женщиной и таким образом облагородить воспоминание об архаических временах вместо того, чтобы попросту вытеснить его, окупается затаенной злобой по отношению к возвеличенной женщине и теоретически эмансипированному сладострастию. Аффектом, соответствующим практике угнетения, является презрение, а не поклонение, и на протяжении всех христианских столетий за любовью к ближнему всегда скрывалась находящаяся под запретом и ставшая принудительной ненависть по отношению к объекту, которым неизменно всякий раз воскрешалось воспоминание о тщетности усилия — женщине. За культ мадонны поплатилась она ведьмоманией, явившейся местью за тот всплывающий в памяти образ дохристианской пророчицы, которым священный патриархальный порядок властвования украдкой ставился под вопрос. Женщина вызывает дикую ярость в полуобращённом мужчине, вынужденном её почитать, подобно тому, как слабый вообще становится смертельным врагом поверхностно цивилизованного сильного, вынужденного его пощадить. Сад превращает эту ненависть в осознанную. «Я никогда не верил», утверждает граф Гиджи, начальник римской полиции, «что из соединения двух тел когда-либо может возникнуть соединение двух сердец. В этом физическом соединении я усматриваю многочисленные мотивы для презрения… для отвращения, но ни одного для любви». [169] А Сен-Фондс, королевский чиновник по особым поручениям, восклицает, когда терроризируемая им девушка разражается слезами, «вот такими мне нравятся женщины… отчего не могу я одним лишь единственным словом довести их всех до одной до этого состояния!» В качестве властителя мужчина отказывает женщине в чести быть индивидуализированной.