Дьявол во мне

– Как я могу перестать веровать, если не я живу среди молитв, а молитвы среди меня? Если завтра нужно хоронить дочь. Читать проповедь, молитву. Хоронить ее. Без молитвы же не похоронишь. Как я могу перестать веровать, если вырос в семье священника и с пяти лет читал Библию? Строчка за строчкой. Абзац за абзацем. – Он убрал руки от лица. – Нет… я не могу отказаться от самого себя. Не могу отказаться от Бога. Я не читаю про него, я не молюсь ему, он просто живет во мне. Не знаю, понимаете ли вы меня.

– Пожалуй, все-таки мне не понять.

– Почему маньяк убил мою дочь? – спросил священник. Будто даже не меня спросил, а так, в пустоту.

– Ну, он написал…

– Потому что я нарушил священную тайну исповеди. Позволил полицейским услышать немое. То, чего не слышно нигде больше. Он зашил рот ее нитками, чтобы я смотрел на нее и видел, что я наделал. Чтобы с этим чувством я жил оставшиеся годы.

– Вы останетесь священником?

Отец Гренуй как-то неловко, кособоко пожал плечами:

– Мне некуда больше идти. Кроме дома.

Я понимал, что веду себя бестактно, однако мне не хотелось пока обрывать наш разговор, и я продолжил:

– Вы, наверное, больше не доверяете полиции?

– А как можно довериться тому, кто сказал: «Я спасу многих невинных людей», а в итоге позволил убить самого дорого для меня человека? Это обман. Как можно верить тому, кто обманул?

– Но это было не в их силах, отец. Убийца умен, очень умен. Он хоть и моральный калека, но голова на плечах у него есть. Никто не мог знать, что убийство произойдет именно в тот момент, когда маньяк идет навстречу с поднятыми вверх руками. Я не оправдываю полицию. Просто вижу со стороны, что они были бессильны. Хотя… именно тогда мне казалось, что должно случиться что-то страшное.

Веки отца Гренуя опустились и словно нехотя поднялись обратно.

– И как же полиция его возьмет? У них нет против него никаких улик. Он чист. А то, что соврал, так за такое не сажают.

– Линда Олбрайт – единственный человек, который может доказать его вину. И, кстати… у меня к вам просьба, отец, личная просьба.

Глаза у него были красными от слез и полопавшихся капилляров. Выглядело это довольно неприятно. Но он ждал моей просьбы.

– Присмотрите за Линдой. Присмотрите за ней, как за родной дочерью. Пожалуйста, вытащите ее из ада, в котором она живет. Если сами сумеете выбраться. Прошу вас, покажите ей путь. Она хорошая девушка. Правдолюбка, конечно, однако рано или поздно ей придется смириться с устройством этого мира и принять его, как нечто нормальное. Я сам пытаюсь его принять, пока безуспешно, но все равно стараюсь. Если со мной и с Линдой что-то случится… – У меня вдруг засвербело в груди. Я невольно прижал к ней руку, успокаивая разгулявшиеся эмоции. – Если случится, пожалуйста, передайте все, что я вам рассказал, полиции. Слово в слово. Я приблизился к логову монстра и хоть я и вооружен, но мне страшно.

– Вы еще так молоды… Даже оружие где-то достали?

– Мое оружие здесь, отец, – я постучал по виску. – Нет, не ум, а нечто большее, чем ум. Мысль.

Отец Гренуй качнул головой:

– Я не понимаю вас.

– Скоро поймете. Однажды я вам обо всем расскажу, когда приду на исповедь. Вам бы я хотел исповедоваться, отец, больше никому.

– Приходите.

Я поднялся, думая покинуть келью священника. Хотелось выкурить сигарету и хорошенько все обдумать. Теперь я уже не один. Теперь нас уже трое. Трое людей, которые не лгут друг другу, которые сумеют увидеть ложь и впиться в нее, как клещ. Не отпуская до тех пор, пока не будут поняты мотивы этой лжи.

– Можно взять у вас книгу, отец? Хочу сегодня забыться хоть на несколько часов с книгой и бутылкой бренди. Я… живу этим убийцей, я помешан на нем. Мне нужно отвлечься, чтобы суметь взглянуть на вещи по-новому и, возможно, заметить то, чего я не замечал раньше. Так всегда, когда зациклен полностью на одном деле, ломаешь голову над загадкой, а потом забываешь о ней на какое-то время, и вдруг неожиданно приходит ответ. Хочу поэкспериментировать с этой теорией, ведь больше пока ничего не остается. Что толку лаять, если некого кусать?

Мне показалось, что на лице священника мелькнула… нет, не улыбка, но что-то похожее на нее, странное, неуловимое.

– Это правильно, сын мой. Попробуйте. Хоть на вашем лице нет морщин, вы, кажется, мудры не по годам.

– Спасибо, отец, я возьму Хэмингуэя на несколько вечеров. Вы не против?

Он хотел сам дать мне книгу, но я видел, как трудно ему передвигаться, и решил помочь. Подошел к шкафу и вытащил оттуда «Старика и море». Вся оставшаяся стопка наклонилась вправо, и за книгами я увидел две огромные шести– или даже семилитровые бутылки с красным вином. А ведь он сказал, что не пьет. Зачем соврал? Пить вино – это грех?

– Отец, я был бы…

После этого я почувствовал холод в области затылка, в глазах потемнело, и я провалился в пропасть. Удар. В последние мгновения перед беспамятством разом нахлынули раздерганные мысли: холодное… отец Гренуй пил воду… граненый стакан…