Дьявол во мне

– Ты трясешься сейчас за свою шкуру, ты знаешь, что загнан в ловушку. Как мышь, которая не может найти нору, а потому, упершись лапками в стену, смотрит в кошачьи глаза.

– Я не трясусь, поверьте мне. Я никому не говорил, что я здесь, и, честное слово, очень этому рад. Просто не могу сейчас улыбнуться и сказать, что это вам пора трястись от страха, так как выпущу я вас из этой комнаты только ногами вперед. Не могу засмеяться, потому что плачу. Мне безумно жаль всех, кого вы убили. Как можно лишить жизни тех, кто тебе доверяет, как можно отобрать жизнь у родной дочери? Хладнокровно. Жестоко. Цинично. А потом рыдать тут «святыми» слезами. Я хотел бы обозвать вас последними словами, самыми вонючими, да только они не передадут всю вашу суть, лишь потому и сдерживаю себя. Вам остались считаные минуты, и я бы посоветовал сейчас сделать то, что вы сделали бы перед смертной казнью, в ожидании когда вынесут приговор и наденут петлю на шею.

Руки и ноги начали затекать, я чуть-чуть поерзал, чтобы разогнать кровь.

– Я продолжу, пожалуй, рассказ, и не перебивайте меня, а иначе подохнете так, как умирали евреи в концлагерях. Заходили сотнями в душ, а им вместо воды пускали токсичный газ. Они не понимали того, что идут на смерть, не успевали даже испугаться.

Убийца улыбался, в его глазах плескалась откровенная насмешка. Видимо, чувствовал свое превосходство. А как еще ему себя чувствовать, когда он сидит над подстреленной добычей, которая не в силах никуда убежать? И спасти ее может только чудо. Конечно же, он не верит в чудо. Просто забавляется, зная, что ночь только началась и времени у него полно.

Но прерывать он меня не стал. И я начал:

– Я с детства занимаюсь музыкой, с раннего детства, сколько себя помню. И сначала я ходил на уроки к нашей соседке, Анне. Сама по себе она была доброй, но когда дело касалось занятий, всегда становилась холодной и строгой – у нее был свой метод подачи материала ученикам. Я не очень-то ее любил, но привык к ней. Я был словно маленький взрослый, который ходит к ней, как на работу, вот только не получает за это деньги, лишь знания. Теперь я за многое ей благодарен… Но в какой-то момент она заболела, серьезно заболела, я даже не помню чем, но факт в том, что вместо нее родители подыскали мне другого учителя, к которому я ездил на автобусе в другой район. Нет, конечно, сначала меня отвозили родители, но спустя три или четыре занятия я начал ездить к нему сам. Мне тогда было двенадцать. А мой учитель оказался одиноким сорокалетним мужчиной, строгим, постоянно недовольным мною. Он говорил, что я бездарный мальчуган, который только отнимает его время. Однажды, когда родители были на работе, я приехал к нему на занятие. Мы позанимались минут двадцать. Каждый раз он твердил, что я насилую его пианино и порчу его музыкальный слух. Так было и в тот день, но к середине занятия он неожиданно встал со стула и сказал, что я давно уже снюсь ему по несколько раз в неделю. Потом он произнес: «Снимай с себя одежду». И начал стягивать свой пуловер. Я сказал, что не буду, заплакал. С раннего детства я слышал, как родители занимались сексом в соседней комнате, а потому довольно рано узнал, откуда берутся дети. И в тот момент я понимал, что со мной будет…

– Он тебя трахнул, – довольно сказал отец Гренуй. Тот, кто был отцом Гренуем еще несколько минут назад, истинным служителем Бога, как считали те, кто его знал.

Я сделал вид, что не услышал, и продолжил: