Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

Даже тогда, уже поступив на первый курс колледжа, я продолжала цепляться за мысль о том, что все же остаюсь любимицей матери – более любимой, чем Питер, Кристофер или даже Бен. К добру или худу, но именно такой была для меня Малабар – самым главным и важным человеком в моей жизни, даже если это вызывало у меня досаду. С тех пор как начался ее тайный роман, слово «мы» для меня значило «моя мать и я». Не Бен и Малабар. Если Бен – все для моей матери, то где тут я? Разве ради меня не стоит жить?

– Ладно, успокойся. Давай подумаем. Мы сможем со всем справиться, – сказала я. – Прежде всего твоя жизнь, безусловно, стоит больше ломаного гроша. Пожалуйста, не говори ничего подобного. Это меня расстраивает. Где ты сейчас?

– В кухне, – прошептала она.

Я представила мать, сидящую на табурете, опершуюся локтями на мраморную столешницу. Услышала звяканье кубиков льда и знакомое «бульк» наклоняемой бутылки.

– Иди и ложись спать, – сказала я, осознав, как много она уже, должно быть, выпила. – Я что-нибудь придумаю. Обещаю.

– О, Ренни, я люблю тебя, – пробормотала Малабар, и слова ее звучали тяжело и невнятно. Я знала, что сейчас она залпом допьет свой напиток, чтобы вырубиться наверняка. Не успела я ответить, как в трубке раздался щелчок, а потом гудки.

Теперь мать, задевая стены, пройдет по коридору и ляжет в мою кровать, как она часто делала, когда меня не было дома. Я ничего не имела против. Более того, меня утешала мысль о том, что она в ней спит. Я-то почти никогда этого не делала. Эта новая квартира никогда не будет мне домом. В ящике моей прикроватной тумбочки хранилась упаковка ее снотворного. Мать проглотит пару таблеток – пару нот своей химической колыбельной, – чтобы гарантированно проспать мертвым сном следующие десять часов, обложив голову подушками. Я подумала о Кристофере, изначальном источнике ее бессонницы. Мне сейчас исполнилось девятнадцать, а Кристоферу было бы двадцать три.

Повесив трубку, я впервые за свою университетскую жизнь не сомкнула глаз до утра. Расхаживала по комнате взад-вперед, рассматривая проблему Хейзел со всех сторон. Если у этой женщины есть доказательства, нам придется их опровергнуть. Если нет, придется найти дыры в ее истории. Хейзел, эта сиделка, с которой я никогда не встречалась, стала моим врагом. Мне нужно было придумать, как дискредитировать ее, показать всем, что она – безумная, завистливая, алчная.

К четырем утра идея полностью оформилась.

* * *

Днем, когда Чарльз был на работе, я позвонила матери и заставила ее устроить в квартире обыск, чтобы разобраться, что могло послужить намеком для Хейзел. Я оставалась на связи все время, пока она перебирала стопку писем, втиснутых в бархатный футляр овальной формы на ее письменном столе. Ничего. Содержимое обеих наших тумбочек. Ничего. Ящики ее туалетного столика. Ничего.

Я думала о фотографиях нашей семьи, которые висели в коридоре: Питер и я в детстве на Кейп-Коде; мать и Чарльз в разных поездках; пара снимков наших сводных братьев и сестер; бабушки и дедушки; другие, более дальние родственники. Там была одна-единственная фотография с Беном. Сделанный на лужайке Саутеров, этот снимок запечатлел огромное чучело крокодила, которого убил Бен, каноэ точно такой же длины позади чучела и Бена с моей матерью, стоявших бок о бок на коленях на заднем плане. Они наклонились вперед, сияя улыбками в камеру. Их невидимые колени, несомненно, тайно соприкасались. Чарльз стоял сбоку, уставившись на свои ботинки, с непроницаемым выражением лица. Фотографировала предположительно Лили. Этот снимок мог послужить разоблачением только в том случае, если зритель уже знал о тайном романе. Безусловно, его странно было вешать на семейную стену, но вряд ли можно было счесть уликой.

– У меня есть план, но, для того чтобы он сработал, нужно иметь какое-то представление о том, что известно Хейзел, – сказала я. – Идеи есть?

После долгой паузы Малабар сказала:

– О боже, Ренни! Я точно знаю, что́ видела Хейзел.

– Что?

– Не могу поверить, что совершила такую глупость…

– Ма-ам?..

– Дай мне минутку, – отрезала она.

Я услышала, как она положила трубку, а потом, спустя пару минут, сняла вторую, в другой комнате.

– Ты решишь, что я идиотка.

– Нет, – уверила я ее, внутренне подбираясь. – Просто скажи мне, что это.

– Я хранила у себя папку.

– Папку? – повторила я. – Что ты имеешь в виду? Папку… на тебя и Бена?