Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

Нашу пару разбил мой отец, который, кружа в танце, увел меня от Джека, теперь танцевавшего с Лили. Она щеголяла в платье цвета примулы и туфлях в тон, ее волосы ради такого случая были уложены в парикмахерской. С каждой песней все новые гости присоединялись к нам на танцполе. В какой-то момент я решила передохнуть и понаблюдать за происходящим со стороны. Со своего места за свадебным столом я смотрела, как мой отец заключает в объятия мою мать, и дивилась тому, что вид их вдвоем наполняет меня тоскливым томлением и теперь, через двадцать лет после их развода.

Рядом сновал Бен со своей женой.

И тогда это случилось.

Мои родители встретились с Беном и Лили посреди танцпола и – хоп! – Бен и мой отец поменялись партнершами. Бен взял за руку мою мать. Мой отец – Лили.

Я затаила дыхание; я знала, что этот момент наступит, еще тогда, когда Лили наложила на него запрет во время нашего ужина с лобстерами несколько месяцев назад.

Мой отец сам решил разбить пару моего свекра? Или его подговорила Малабар? Или это просто получилось естественно, как перемена в трели жаворонка?

К моему облегчению, Лили вышла из этой ситуации с достоинством. Не стала ни возражать, ни устраивать сцену, ни метать в Бена упрекающие взгляды. Вместо этого она сосредоточилась на моем отце, заняв его беседой, пока они танцевали; ее глаза смотрелись неестественно огромными за очками в розовой оправе.

Что до меня, я не могла оторвать взгляда от матери и Бена. Они прижались друг к другу щеками, обменивались словами, произносимыми горячим шепотом на ухо друг другу; лица сияли от счастья, пока они наслаждались летящим фокстротом на фоне вечности.

Часть III

И пришел день, когда риск остаться бутоном стал страшнее, чем риск расцвести.

Анаис Нин

Глава 21

На медовый месяц мы с Джеком поехали в Новую Шотландию, провинцию Канады. Это продолговатая полоса земли, расположенная на Восточном побережье и почти полностью окруженная водой: заливом Фанди, проливом Святого Лаврентия, Атлантическим океаном. Поселились на острове Кейп-Бретон в величественном отеле, стоявшем на отвесном берегу с панорамными видами на мыс Смоуки и берега Ингониш-Бич. Джек тщательно расписал всю поездку, планируя ежедневные приключения, в числе которых был поход по туристической тропе Кэбот, посещение исторических достопримечательностей и лучших ресторанов провинции. Он позаботился и о простом досуге, тихих моментах, когда мы читали и прохлаждались в номере, ходили на массаж и наслаждались коктейлями на патио. Каждый вечер на закате волынщик в клетчатом килте маршировал вверх по зеленому холму и дул в свою волынку, извлекая из нее звуки, такие же меланхоличные и неземные, как китовые песни.

И именно там, во время этих идиллических каникул в Канаде – где дни следовало не проскакивать впопыхах, а неторопливо вкушать, – мной овладело странное беспокойство. Самые банальные решения загоняли меня в угол. Что я хочу на ужин – мясо или рыбу? Я не могла решить. Волосы убрать или распустить? Не знаю. Пойдем пешком или поедем на велосипедах? Понятия не имею. Я хотела спать. Казалось, что при принятии любого несущественного решения я могу сделать неправильный выбор и навсегда захлопнуть для себя какую-то дверь, отказаться от какой-то своей другой жизни. А главное, я чувствовала себя обессиленной – это был симптом, за который мы с Джеком цеплялись, наименее пугающая эмоциональная проблема для открытого обсуждения в наш медовый месяц.

– Ну, конечно, ты устала, – говорил мне Джек. – И как могло быть иначе? Я тоже устал. Мы только что провели недельный праздник для всех наших друзей, увенчав его свадьбой на две сотни гостей.

Я жадно вдыхала его объяснения, когда он их выдыхал – форма искусственного дыхания изо рта в рот, интимного спасения. То, что говорил Джек, звучало логично: у меня был послесвадебный отходняк, наступивший после сумасшедшей растраты энергии.

Но в дневнике я мучительно пыталась описать притупление эмоций, пресный вкус еды, потускнение красок, и мысли мои были неясными. Писала, что как будто маленькое облачко нависает над моей головой, блокируя солнечный свет и тепло. Пыталась понять это странное ощущение мрачности, стабильное, но вроде бы безобидное присутствие, скорее раздражающее, чем угрожающее. Однако, стараясь изучить его, я всякий раз обнаруживала, что никак не могу взглянуть ему в лицо. Как крылья собственного носа, моя растущая грусть была и постоянной, и периферийной.