Дикая одиссея. 6 000 км по Сибири, Китаю и Монголии с моими собаками

— Тихо, тихо, моя красавица! Сиди себе здесь тихонько!

Она успокаивается, расслабляется и прищуривает глаза от удовольствия, которое ей доставляют мои ласки. Когда я прекращаю гладить, она издает какие-то звуки, выражающие недовольство.

— Тихо, Бюрка, мне ведь нужно управлять санями!

Сидя в санях на небольшом возвышении, Бюрка наблюдает за упряжкой точно так же, как это делаю я. Я дорого бы заплатил, чтобы узнать, что сейчас происходит в ее голове! Анализирует ли она действия других собак? У меня появляется странное ощущение, что она смотрит на них оценивающим и критическим взглядом. Какими были бы ее комментарии, если бы она умела говорить? Я уверен, что услышал бы что-то вроде вот этого:

— Между прочим. Кали мог бы тянуть свою постромку и посильнее! А Квест, раз уж оказалась во главе упряжки, могла бы не отставать от ритма, который задает Мивук! Почему Дарк то и дело переходит с рыси на галоп? Он так скоро выдохнется. Эх, этой молодежи еще очень многому нужно научиться!

Квест, похоже, очень довольна тем, что снова оказалась в упряжке рядом с красавцем Мивуком. Мне нравится, что я доставил ей такую радость. Некоторые собаки — в том числе Хэппи, Дарк и Казан — часто оглядываются, удивленные тем, в каком необычном месте теперь находится Бюрка. «Это место — не для собаки!» Когда кто-то из них в очередной раз оглядывается, я использую это в качестве повода для того, чтобы подбодрить их голосом (а они это любят):

— Хорошо, мой Кали! Хорошо, мой Хэппи!

И тут вдруг появляется и устремляется вниз по берегу группка из четырех человек. Они кричат и машут руками. Я останавливаю упряжку. Подбежав ко мне, китайцы с взволнованным видом повторяют какие-то два слова, но произносят их так, что я не сразу догадываюсь, что это мои имя и фамилия:

— Николя Ванье! Николя Ванье!

Тем самым они дают понять, что знают и ждут меня. Они, несомненно, услышали обо мне по китайскому радио или телевидению, которые регулярно сообщают, где я в тот или иной момент нахожусь. Зная, что я буду ехать по этой замерзшей реке, они расположились на берегу и очень волновались по поводу того, как бы меня не пропустить!

Они настаивают на том, чтобы я заглянул к ним в гости. Склон реки слишком крутой для того, чтобы можно было взобраться по нему и наведаться к ним домой, однако собаки, подгоняемые природным любопытством, устремляются вверх по склону и тащат за собой сани с удивительной легкостью. Китайцы смотрят на них восхищенными взглядами. Прикинув, сколько могут весить эти сани, они начинают издавать восторженные возгласы. Я «припарковываю» упряжку, остановив ее и привязав потяг к дереву с помощью маленьких веревок так, чтобы собаки не сбивались в кучу, и достаю термос. Мне нужно напоить собак водой.

— Шуи! Шуи!

 — говорю я китайцам.

Мои новоиспеченные друзья громко смеются, хватают термос, куда-то уходят и через некоторое время приносят его полным воды. Они очень рады тому, что смогли оказать мне услугу, и им очень льстит, что я прошу у них воды на китайском языке. А как же рад этому я! Младший из двух детей — ему лет двенадцать — помогает мне разлить воду по котелкам. Я тем временем называю ему клички собак. Он повторяет их вслед за мной до тех пор, пока не получается произнести их почти так же, как это делаю я. Другие члены семьи пытаются — с бóльшим или меньшим успехом — последовать его примеру.

Вскоре мы оказываемся в их маленьком доме, внутри которого невероятно чисто. Хозяйка дома, суетясь и то и дело издавая восторженные возгласы, поспешно приносит чай, ликер и пирожки и ставит их на стол, за который все усаживаются. Я не уверен, что папу римского здесь встретили бы с бóльшим почетом, чем меня. Глава семьи увековечивает данную сцену на свой фотоаппарат, без остановок щелкая затвором. С момента моего появления здесь он уже сделал по меньшей мере две сотни снимков, и это еще не конец!

Затем меня кормят вкуснейшей едой: на стол ставят котелок с приготовленными в нем овощами со специями и рыбой. Я голоден, а потому охотно воздаю еде должное, чувствуя, как тают иней и лед на моей одежде. Глава семьи — его зовут Мивун — показывает мне два снимка. Один из них он сделал на берегу реки, когда мое лицо было покрыто инеем, а второй — только что. Он жестами дает понять, что трудно даже вообразить, что на снимках изображен один и тот же персонаж.