Династия

   Оксана обрадовалась, но рассердилась на себя: и как она прозевала? Ведь не спала же! Нашла спички, чиркнула о коробочку одну, другую, третью, чтобы зажечь свечу. Спички ломались, не хотели зажигаться. Наконец зажгла-таки и вышла в прихожую.

   -- Ты еще не спишь, Оксана? Отчего ты не ложишься?

   -- Так. Вот свечка. Может, квасу?

   -- Нет, благодарю.

   Павел рассеянно взял у нее свечу. Он шел к себе в спальню, но приостановился на половине прихожей. Оксана стояла у открытой двери своей комнаты, чуть освещенная синей лампадкой. С минуту Павел вглядывался в лицо, будто изучая его или сравнивая с кем-то. Потом вернулся обратно, приблизился к ней и спросил мягко:

   -- Так тебе не спится?

   -- Не спится.

   -- Мне тоже. Скучно тебе было одной? Посидеть с тобою? Я не усну тоже.

   Оксана посторонилась, пропуская его в комнату, тускло залитую голубоватым светом. Павел Алексеевич на ходу погасил свечу, бросил на сундук подсвечник и сел в углу на твердом диванчике.

   -- Присядь, Оксана.

   Она села на диване рядом с Павлом, там, где он указал, приглашая.

   -- Как у тебя хорошо тут,-- снова очень мягко сказал он.-- Этот свет голубой. Тихо, чисто... Будто в келье.

   Оксана вздохнула.

   Павел Алексеевич помолчал. После осторожно, словно боясь обидеть, придвинулся к Оксане и робко, едва прикасаясь, погладил поверх кисейных рукавов ее плечи. Оксана посмотрела на него удивленно, потом сердито сверкнула глазами. Павел Алексеевич не видел выражения ее глаз. В странном полузабытьи он ласкал плечи Оксаны молча, нежно и бережно, как что-то очень, очень хрупкое. И с мягкой робостью чуть слышно проговорил, задыхаясь:

   -- Ксения... Ах, Ксения... дорогая!

   Но вдруг вспылившая Оксана с неудержимой жестокостью разрушила его иллюзию.

   -- Опять?! Вы -- опять?! -- громко, хрипло и злобно выкрикнула она.-- Опять: Ксения?! Я вам не Ксения, а Оксана! Вы сколько раз обещались. Нужно вам Ксению, и ступайте к ней. Она барышня, а я -- Оксана, мужичка! С ними вы -- вон как. А со мной: "Оксана! Квасу! Оксана! Побриться!" Ну и идите к ним. А я не хочу. Не надо совсем, убирайтесь.

   Как только что проснувшийся, Павел глядел на Оксану. На ее покрасневшее от гнева лицо с полувыпуклыми, коровьими, как мгновенно определил он сейчас, глазами, на высокую грудь, на наливные под прозрачными рукавами плечи. Глядел равнодушно, немного недоброжелательно. Под его взглядом Оксана стихла, съежилась. А он поднялся с диванчика и медленно пошел к двери. Тогда Оксане стало страшно расстаться с ним после того, как он рассердился, может быть, обиделся.

   -- Куда же вы? -- испуганно остановила она. Павел шел, не отвечая.

   Оксана прыжком бросилась к двери и очутилась на дороге, заграждая путь.

   -- Куда вы? Павел Алексеевич... Барин? Вы сердитесь? Я не буду больше.

   У нее был вид провинившейся, но не избитой за свою вину преданной собаки. Она была готова на все, лишь бы удержать его. Пускай даже думает, что это не она, а другая. Та -- другая... какая-то, верно, барышня, которая знать его не хочет... может, смеется над ним. Не Оксана, а та, Ксения. Пусть все, что угодно. Но лишь бы не уходил, остался. Чтобы опять стал ласковым, непохожим на себя, таким особенным, как был только что. Чтобы гладил ее руки и повторял: "Ксения... ах, Ксения..."

   -- Барин, Павел Алексеевич. Не уходите.

   -- Оставь, Оксана. Пусти меня.

   Оксана заплакала.

   Слез не переносил Павел Алексеевич, и теперь слезы были кстати. Он смягчился тотчас же.

   -- Оксана, да что с тобой? -- сказал он, уже вполне владея собою.-- Что это, право? Хуже ребенка. Истеричкой становишься. То прогоняешь, то плачешь: не уходите. Ну, я не уйду, не уйду... не ухожу, видишь? Перестань только. Ведь я не хотел уходить, сама же прогнала?

   Он вернулся к диванчику.

   -- А вы зачем меня опять "Ксения" зовете? Я ж просила вас? Я -- Оксана.

   -- А затем, что не люблю коверкать твое имя.

   -- Да-а. Всегда говорите: Оксана. А тут: Ксе-ни-я. Не нравится Оксана, зовите всегда Ксения.

   -- И звал бы всегда. С удовольствием. Но....-- Павел запнулся и договорил, решившись на самое рискованное, наиболее опасное средство:

   -- Но ведь Ксения Викторовна -- тоже Ксения? И ты же должна сама понимать... В больших домах нельзя звать одним именем и хозяйку, и тебя, например. Ну, поняла? Поняла, почему не зову всегда?

   Он говорил успокоительно, с полным самообладанием. Оксана с пылающими щеками кивнула головой. Но глаза ее были опущены вниз, она прятала их, чтобы не выдать свое подозрительное недоверие.

   -- Поняла, Павел Алексеевич. Не сердитесь. Я не буду больше. Вы не сердитесь? Ну, скажите.

   -- Да не сержусь я. Не сержусь нисколько. Довольно, Оксана. Какая ты, право, нервная. Вон уже рассвет за ставнями. А ты все не спишь.

_______________

   Не спала в эту ночь и Ксения Викторовна. За обедом ее расстроил муж, перед вечером -- цыганка. Впечатления дня отслоились в душе и угнетали. Слова цыганки, непонятные для других, много сказали самой Ксении Викторовне, коснулись ее беспощадностью ясновидца самых сокровенных сторон ее интимной жизни, испугали пророческой угрозой.