Династия

   Горничная Малаша закрыла окна, притворила изнутри ставни на окнах в нарядной спальне Ксении Викторовны, спустила шторы, помогла Ксении Викторовне снять платье и корсет, накинула на нее зеленый батистовый халатик с рисунком в персидском вкусе, расшнуровала сквозные переплеты ботинок, надвинула на ноги мягкие туфли из зеленого сафьяна.

   -- Причесать на ночь? -- спросила она.

   -- Нет, я сама. Больше ничего. Идите.

   Ксения Викторовна заперла за Малашей дверь. Походила в задумчивости по спальне, неслышно ступая по блекло-серому ковру в розоватых и палевых розах. Она не переставала думать о цыганке.

   -- Но не могла же она знать? Да и откуда? Здесь никто не знает. Значит, что же? Ясновиденье? Предсказание?

   Делалось жутко, холодели руки, хотелось отвлечься от этих мыслей; Ксения Викторовна приблизилась к трюмо, зажгла у зеркала электрические лампочки, поглядела на себя в зеркало прямо и в профиль, вынула из волос осыпанные гранатами гребенки и шпильки, аккуратно сложила их у трюмо на колонке. После тряхнула несколько раз головой, расправила пальцами рассыпавшиеся по спине и по плечам волосы, еще раз провела по волосам, распутывая их, руками потянулась к полочке сбоку, чтобы достать гребень, да так и замерла, перегнувшись. В трюмо ясно отражался Арсений Алексеевич. Он стоял там, сзади, в глубине комнаты, в щели между шкафиком ампир и углом камина. Стоял недвижимо в притаившейся, словно что-то подстерегающей позе. Истомленное, побледневшее лицо, сжатые губы и челюсти и неподвижность... неподвижность каменная.

   "Призрак",-- не подумала, а скорее ощутила Ксения Викторовна.

   Потом их глаза встретились в зеркале, взгляды скрестились и отразили на лице Ксении дикий ужас, у Арсения Алексеевича -- смущенность и тревогу.

   Призрак поспешно отделился от стены, подбежал к зеркалу.

   -- Не пугайся, Ксенаша. Это -- я. Живой я, не призрачный.

   -- Арсений?

   -- Ну, я. А то -- кто же? Живой, не бойся.

   -- Но... ты же... в городе?-- не понимая, что говорит, произнесла Ксения.

   -- Значит, нет... если стою возле тебя. Вернулся с полпути. Раздумал. Приди в себя, Ксеничка, успокойся.

   Он обнял Ксению Викторовну, отвел от зеркала и посадил на софу. Пошел за альков к кровати, принес оттуда стакан с водою.

   -- Ксенаша. Да напейся ты. Как ты дрожишь. Опомнись. Ну, что это?

   Ксения напилась и опомнилась.

   -- Как ты напугал меня, Арсений.

   -- Виноват. Прости. Я не хотел. Не ждал, что увидишь.

   -- Не ждал?

   Ксения Викторовна, что-то медлительно соображая, привстала с софы.

   -- Так чего же ты хотел? Чего ждал там, в углу? -- гневно крикнула она, выпрямляясь.-- А, понимаю. Опять караулил? Вернулся с полпути, пробрался сюда... Хотел проследить, не впущу ли любовника? Кого же? Кого? Артура? Жюля? Или кого-нибудь из лакеев?

   -- Ксенаша...

   -- Нечего, нечего! Довольно я прощала. Теперь из-за Артура, я видела... поняла за обедом. Боже мой, да когда же конец этому?

   -- Ну, я виноват. Прости меня. И на этот раз прости...

   -- Надоело мне прощать! Довольно. Твои сцены... Твои упреки... Без конца, без конца. Каждый день, каждый час новые вариации.

   -- Но если это моя болезнь... мое проклятье? Имей же и ко мне хоть жалость, если не снисхождение. Разве я сам не страдаю? Не извожусь? Не мучусь? Если бы ты знала... Я вижу пред собой до того реально... Ты и он... Такие отвратительные, чудовищно гнусные картины... И мне так больно... Надо же пожалеть и меня, Ксенаша.

   -- А меня кто-нибудь жалеет?

   -- Я. Всегда. Постоянно. Даже когда терзаю... когда наиболее оскорбляю тебя.

   -- Спасибо за ласку.

   Ксения иронически рассмеялась. Хотела встать и отойти, но Арсений Алексеевич удержал ее за руки. С усилием посадил на софу обратно, сел на полу у ее ног, продолжая держать за руки.

   -- Ну, будет, Ксенаша, ласточка, зоренька моя, ненаглядная. Я опять обидел тебя. Но это же болезнь, ты знаешь. Как винить человека за то, что он болен?

   -- Однако человек не бьется головой о стену от того, что он болен.

   -- Не бьется? Почем ты знаешь? А может, бьется и не раз? Может, и сегодня бился? Это -- такое страданье... Если бы ты могла понять! Нечеловеческое! Ты добрая, сжалилась бы... Раз навсегда простила бы.

   -- Не могу. Слишком обидно. Тебе не следовало жениться.

   -- Если бы знал раньше, что во мне сидит это проклятье... ни за что бы, никогда, ни на ком не женился.

   -- А я на твоем месте... если бы я считала, что у моей жены такие наклонности потаскушки, как ты про меня думаешь... ни за что не стала бы жить с нею.

   -- Кающегося не бьют, Ксеничка. Я признал себя виноватым.

   -- А мне, думаешь, легче от этого? Завтра опять провинишься. И опять будешь каяться.

   -- Не буду. И сегодня ничего не было бы. Дядя днем разжег во мне это. Как начал, как начал...

   -- Дядя?! Ты способен придать значение даже его словам? Он нарочно говорит. От скуки издевается над всеми. А ты...

   -- Я цену дяде не хуже тебя знаю. Но знаю и другое.

   -- Интересно узнать и мне, наконец, что?

   -- А то, что ты кокетка. Потайная... Почему чуть ли не каждый мужчина с вожделением пялит на тебя глаза?

   -- В твоем воображении.