«Дипломат поневоле». Воспоминания и наблюдения

«Существует вероятность, что процесс перехода верховной власти из одних рук в другие после смерти Сталина произойдет спокойно. Но в то же время не исключено, что это произойдет в обстановке крайнего обострения, которое потрясет основы советского режима».

Американский дипломат (я назову его имя – это посол мистер Кеннан) привел также целый ряд доказательств, будто Советская Россия находится на краю гибели, потом начал утверждать обратное. «Этого нельзя ни доказать, ни отрицать», – пишет он в одной из своих статей. А в другой статье он высказывается примерно так: «Россия или нападет или не нападет». Вот и понимай как знаешь.

С течением времени я несколько приспособился к курьезам дипломатической профессии, но, признаться, секретов мышления многих дипломатов так и не усвоил. Не думаю поэтому, что я оставил благоприятное впечатление в нашем министерстве иностранных дел. С каким удивлением, должно быть, просматривали мои донесения высшие чиновники этого ведомства и с каким презрением отбрасывали их затем в сторону. Это видно хотя бы из того, что за все время моей многолетней службы, сколько бы раз я ни заходил в министерство по возвращении на родину, меня ни разу не сочли нужным пригласить на обсуждение вопросов, касающихся страны пребывания. Никто также ни разу не спросил моего мнения об обстановке в той стране, где я находился. Для них я был человеком пришлым, литератором и журналистом, ничего не смыслящим в дипломатии. И свои суждения я мог основывать на ложных представлениях, на чистой фантазии и «поспешных» выводах.

Помню, как в мае 1940 года я возвращался в Турцию через Германию. До этого я шесть суток подряд подвергался бомбардировке «люфтваффе»[21]

и явился свидетелем падения Голландии, Бельгии и Франции. Я терпел притеснения эсэсовцев, слышал победный звон колоколов в Берлине, и мое сердце разрывалось от жалости при виде толп пленных всех национальностей.

И вот, когда я осмелился высказать уверенность, что несмотря ни на что наш союзник Англия не будет побеждена, никто, кроме Исмет-паши и покойного Рефика Сайдама, не принял всерьез это мое заявление. А в министерстве иностранных дел его восприняли даже с каким-то страхом, полагая, очевидно, что я просто рехнулся после всего виденного и пережитого. Когда я впервые встретился с генеральным секретарем министерства (его я считал одним из самых проницательных наших дипломатов), он посмотрел на меня с явным сочувствием и сказал:

– Я познакомился с вашим докладом президенту. Однако все то, что вы в нем пишете, полностью противоречит имеющейся у нас информации, добытой нашей разведкой.

На что я ответил:

– Я президенту никакой информации не привез. Мой доклад основан на моем личном мнении и собственных наблюдениях.

Едва услышав слова «личное мнение» и «собственные наблюдения», генеральный секретарь тут же перевел разговор на другую тему. Возможно, ему хотелось сказать: «Как объяснить вам, господин посол, что о политических событиях нельзя судить, основываясь только на личном мнении и своих наблюдениях», Но учтивость дипломата помешала ему заявить мне это вслух.

События тех дней и на самом деле трудно поддавались осмыслению. Они происходили с такой головокружительной быстротой, что за ними не успевали проследить даже люди, прошедшие (или считающие, что они прошли) «огонь и воду», даже крупнейшие государственные деятели, а не только какой-нибудь скромный посланник. В одно мгновение все сразу изменялось: и цвет, и форма. Это был настоящий вихрь, и никто не рисковал комментировать сложившуюся обстановку или утверждать, что он в ней разбирается. «Суть» дела знали, по-видимому, лишь пушки вермахта, и министерствам иностранных дел на всем земном шаре, равно как и их посольствам, оставалось, за неимением другой информации, только внимательно читать и слушать сводки гитлеровского генерального штаба. Существовали, однако, и другие факторы помимо военных, факторы экономические, исторические и психологические, которые могли вызвать далеко идущие последствия. Чьим же делом было установление этих факторов?

До своего поступления на дипломатическую службу я полагал, что дипломаты – это люди, которые обладают необыкновенными способностями обнаруживать тайные пружины исторических явлений с помощью какого-то особого чувства, позволяющего им видеть поражение в самой блестящей победе и, наоборот, победу в самом глубоком поражении. Крупнейшие из них могли также буквально несколькими словами останавливать или предотвращать развитие событий. Об этом говорилось в книгах по истории дипломатии, которые я читал еще школьником. Так, Меттерниху удалось задержать победный марш великой революции, охватившей почти всю Европу, а Талейрану – снова поднять на коня поверженную Францию и пересадить ее со скамьи подсудимых в кресло судьи. Все это было настоящим волшебством, чудом.