«Дипломат поневоле». Воспоминания и наблюдения

Да, парламент Чехословакии, избиравший третьего президента республики, больше походил на церковь во время похоронного богослужения. Покойником, которого отпевали, был седой старик Гаха, сидевший рядом с Тиссо, который был похож на разъевшегося попа. Это впечатление не рассеялось и тогда, когда старик пошел к кафедре и стал читать врученную ему бумагу. Когда он дрожащим и неясным голосом начал приносить клятву верности родине и конституции, нам захотелось спросить: «Какой родине? Какой конституции?» И на лицах людей, избиравших его главой государства, можно было заметить такой же вопрос. А монсеньор Тиссо, казалось, едва сдерживал себя, чтобы не расхохотаться.

Когда бедняга Гаха сел в автомобиль и удалился в сторону президентского дворца, пустующего после отъезда господина Бенеша, создалось впечатление, что он больше не вернется живым, смешавшись с историческими реликвиями королей Богемии.

Так и случилось! Месяцами президента не было ни слышно, ни видно. Да и был ли у новой Чехословакии на деле президент? Этого никто не чувствовал. Наши контакты с государственными деятелями страны стали очень редкими. Иногда мы их встречали на небольших приемах в том или ином посольстве и не находили возможности обмолвиться хотя бы одним словом по общеполитическим вопросам. Казалось, все они, во главе с Сыровы, нас чуждались и брезговали нами. Особенно новый министр иностранных дел господин Хвалковский. Можно было подумать, что он с нами играет в «прятки»; этого скользкого, изворотливого человека ни на минуту нельзя было удержать. Он исчезал на ходу, а говоря с вами о чем-нибудь, мог, не закончив фразу, перескочить на другую тему. Я ему однажды сказал: «Мы вас так редко видим, что чуть было не затосковали». А он улыбаясь ответил: «Я и сам тоскую по себе».

По правде говоря, эта фраза, достойная уст Гамлета, сильно тронула меня. Непостоянство Хвалковского, слывшего верным слугой немцев, и его непоседливость создавали впечатление, что его терзают угрызения совести. Мне стало почти жаль его.

В те времена было довольно трудно отличить хорошего человека от плохого. Когда на голову нации обрушивается несчастье, все моральные и нравственные ценности так переоцениваются, что становится непонятным, кто ведет себя правильно, а кто нет. Например, доктор Гаха с незапятнанной репутацией и совестью, генерал Сыровы – испытанный в самые тяжелые дни патриот и эта темная личность жили и работали под одной крышей. Я сказал «эта темная личность». Между тем еще до недавнего времени Хвалковский был послом и «достойно» прёдставлял Чехословакию в различных странах. Один из его коллег, бывший «легионер», говорил мне: «В досье министерства иностранных дел не было ни малейшего намека на его симпатии к немцам. Как он вдруг переродился? Я удивляюсь».

Один очень искренний и пламенный чешский националист, каким я его знал по работе в Тиране, где он был временным поверенным в делах Чехословакии, вскоре был назначен своим другом Хвалковским послом в Риме и принял это назначение. Тут я заметил, насколько изменился этот человек. Он даже не подумал о том, что это назначение он получил от правительства капитуляциовного режима. Куда делся его пламенный патриотизм?

После пресловутого мюнхенского сговора мы были свидетелями морального падения стольких видных чехов. Не говоря уже о чиновниках, вынужденных склонить голову в связи с заботами о хлебе насущном, даже промышленники и банкиры, нажившие миллионы благодаря Бенешу, горели желанием сотрудничать с немцами.

Можно сказать, что в те дни Чехословакия походила на тонущий корабль. Каждый заботился только о спасении своего имущества и своей жизни. Единственной темой разговоров в Праге были сплетни о тех, кто отправил свои семьи во Францию, Швейцарию, Англию, о тех, кто не считал Европу местом достаточно безопасным и спасался в странах Южной Америки, о тех, кто перевел свои капиталы в банки Лондона и Нью-Йорка. Говорили и о тех, кто передал свои магазины, фабрики и фирмы иностранцам.

На рынках и базарах товары были в избытке. Подул ветер широкой «продажи с аукциона». Черный рынок пришел в состояние «Варфоломеевской ночи», бее ценности здесь – от доллара, фунта стерлингов, «акций» и «облигаций» до алмазов и жемчуга – бросились в головокружительную пляску. Чехословацкая крона падала в цене, катилась в бездонную пропасть. Местные богачи постепенно разорялись, а карманы многих иностранных дельцов были набиты битком…