Дис

«Что это, – подумал Антон, – уж не брежу ли я в самом деле?» Но нет, он не бредил. А еще через пару минут и уже с другой стороны послышался грубый мужской хрип и тоже стон. А еще, чуть погодя, послышались и другие голоса. Они, как казалось, тоже о чем-то просили, спрашивали или просто стонали. Причем, все они постоянно и с одинаковой интонацией повторяли одни и те же фразы. И еще, они явно не слышали друг друга. То есть их фразы, ну никак не скрадывались в единый последовательный разговор. Антон задумался над новой загадкой. Он уже к тому времени примерно понял, откуда доносились эти звуки. Они шли не из-под низу, то есть откуда-то совсем уж из глубины, но и не сверху, с поверхности кладбища. Они шли примерно с того же уровня, где находился сейчас он сам. Таким образом, сопоставив все факты, Антон пришел к выводу, – а он почему-то именно так, холодно и здраво и размышлял в тот момент, – что голоса эти доносились из других могил.

«Но ведь покойники не могут говорить, – продолжил он размышлять, – они вообще ничего не могут. Или это какие-то иные, не физические движения, а оттого и не физические же звуки?» Тут он отчего-то вспомнил свои прежние, весьма редкие посещения кладбища. Когда на выходных с друзьями или родственниками приходил к кому-нибудь на могилку возложить цветы или просто постоять там, отдать долг памяти. Вспомнить о ком-то, кого прежде знал или просто видел. И ему иногда действительно казалось, что те, погребенные в могилах люди его тоже слышат и даже, возможно, тихо говорят ему о чем-то. Но нет, изо всего того, что происходило сейчас вокруг, Антон мог сделать лишь один вывод, что покойники ничего не слышат. А вот на счет говорить… Тут уже совсем непонятно. Раньше – да, он не слышал ничего, что бы там ему ни казалось. А сейчас? Сейчас-то что произошло? Ведь все эти звуки не могли быть обычными, поскольку их тогда бы услышали все. Получалось, что он один только слышал их, а значит, звуки эти были как-то связаны с той, иной жизнью, настоящей, которой никто из простых людей не видел, и о которой рассказывала ему Люн.

Он попробовал вспомнить еще что-нибудь из того, о чем говорила ему девочка, когда сидела у него дома за столом. Она говорила тогда о каких-то там волнах или мембранах, кажется. «И когда эти мембраны расходятся, вы умираете», – вроде так. И еще, что: «Мертвое остается мертвым, а живое живым». Да, точно. Антон был сейчас совершенно уверен, что воспроизвел все слова правильно. И что изо всего этого следовало? Трудно сказать. «Но ведь смерть, – продолжил он размышлять, – все-таки сильнейший шок для человека. Хотя и последний. И кто знает, быть может, что не только для тела, но и для души…» Антон прислушался. О чем говорили эти мертвецы? Вот, похоже, кто-то медсестру звал, кажется. Кто эта Марья Степановна, интересно? А вот кто-то маму звал. Про сына своего вспоминал, а кто-то просто страдал. «Точно, – у Антона уже в который раз за этот день пробежал холодок по спине, – именно так. Это последние их слова и мысли, которые эти, теперь уже бездушные тела продолжали без устали повторять снова и снова. И они уже не слышали никого, в том числе и самих себя. Они вообще теперь не были живыми. А значит произносимые ими слова – всего лишь эхо. Одно только далекое повторяющееся эхо навсегда покинувшей их тела прекрасной жизни. Как тоска по безвозвратно утраченному, как затухающая боль, как афтершоки после землетрясения, круги на воде».

Антон напряг все мышцы своего тела и сел. Однако над поверхностью земли показалась лишь одна его голова и совсем немного плечи. Но это было и не важно. Он знал, что теперь будет делать. Он был убежден, что ему просто необходимо остановить весь тот ужас, который творился на этом кладбище. Но до этого, прежде всего, ему нужно было проследить за Степушкой и узнать, зачем ему все. Зачем он убивает людей даже при малейшей попытке хоть что-нибудь о нем узнать. А потом… Антон решил, что все остальное пусть будет, как бог даст. По справедливости.

17. Тайный проход

Настроение у Степана Игнатьевича было хорошее. У него почему-то всегда было очень хорошее настроение, когда вокруг него становилось просторней, то есть меньше людей. По-крайней мере он так для себя это понимал. «Меньше народу – больше кислороду», – частенько говаривал он. И мало кто догадывался, какой ужасный смысл вкладывал этот, на вид вполне добродушный человек, в эту совсем безобидную фразу. Помимо прочего, он в эту ночь умудрился еще и прекрасно выспаться, поскольку вернулся в свою сторожку не слишком поздно. Ну, то есть поздно, конечно, но все же и не к самому утру. Его подручные должны были и без него со всеми своими делами управиться. Так что его присутствия на кладбище – втором официальном месте его работы, – совершенно не требовалось.