Дис

Степан Игнатьевич взял при входе в углу некий слесарный инструмент, по виду так простую ножовку по металлу и пошел неторопливо вперед. Шел он долго. А проход, который был построен с небольшим уклоном в дальнюю сторону, градусов в пять, уходил все глубже и дальше в землю. Наконец, спустя минут десять, он закончился сплошной кирпичной стеной, отчего Степану Игнатьевичу вновь пришлось нажать на некий скрытый рычажок, вследствие чего и эта стена, так же как и предыдущая, растворилась. Далее он пользовался уже электрическим фонариком, который подобрал на маленькой полочке за второй кирпичной дверью, поскольку света впереди не было никакого. Яркий пляшущий луч освещал теперь стены большой карстовой пещеры или промоины, проделанной здесь в незапамятные времена грунтовой водой. Наконец Степан Игнатьевич остановился. Он опустил луч фонарика и слегка пнул ногой нечто мягкое и грузное, что лежало сейчас перед ним на земле. И это было человеческое тело. Степан Игнатьевич опустился на корточки и стал с ним что-то делать. Совершая однообразные ритмичные движения правой рукой, он, как казалось, что-то там пилил, тем более что ножовку по металлу он держал в той же руке. Так прошло несколько минут. После чего он, видимо закончив свою работу, обтер рукавом со лба пот, подобрал с пола отвалившийся от тела увесистый предмет, и продолжил свой путь.

Наконец он дошел до места, которое, очевидно, посещал уже не в первый раз, поскольку земля здесь была довольно плотно утоптана. Степан Игнатьевич посветил фонариком вдаль в темноту и пару раз тихо аукнул, словно призывая кого-то. В ответ на это поначалу ничего не произошло. Но затем, как будто бы некий, очень легкий ветерок подул из дальнего края пещеры. А еще через несколько секунд перед Степаном Игнатьевичем из совершенно беспросветной темноты вдруг возник и призрак. И это было похоже, как если бы кто-то плавно поднялся плашмя из-под темной воды на освещенную солнцем спокойную поверхность.

Призрак этот был совершенно белым, словно обсыпанным с головы до ног чистым меловым порошком. Росту он был среднего, а виду совершенно обыкновенного, человеческого. Призрак этот хотя и не парил над поверхностью дна пещеры, но тем не менее, стоя на ногах, а точнее на одних лишь пальцах, слегка этой поверхности касался. Глаз его в царившем вокруг полумраке рассмотреть было почти нельзя, однако они, по всей видимости, были какими-то водянистыми и совершенно бесцветными. Степан Игнатьевич и этот призрак некоторое время молча смотрели друг на друга. Но затем призрак, чуть шевельнувшись и слегка кивнув головой, тихо проговорил:

– Добрый день, Степушка, как дела твои, расскажи мне. Не видел тебя здесь давно, почему не приходил?

На это Степан Игнатьевич охотно ответил:

– Да вот все заботы одолевают, да локоть болит. Ты посмотрел бы, я ведь давно просил, почему не хочешь помочь?

– Мы же договорились, – ответил ему призрак, – принесешь материал, помогу. А так могу лишь воспаление снять, да боль облегчить.

– На вот, возьми, пожалуйста. Руки-то, небось, хватит? Я ее совсем свежую принес, сильно старался, для себя же.

– Да уж, постарался, – недовольно проговорил призрак, – а для меня когда постараешься? Мне тут что, целую вечность сидеть? Я ведь так и рассердиться могу.

– Так я для тебя и стараюсь, – перейдя на привычно уже ласковый тон, проговорил Степан Игнатьевич. – Ведь если ты станешь нормальным человеком, так сразу и уйдешь отсюда. А как уйдешь, так баланс и нарушишь. Вытянется тогда орбита твоя эллипсом и попадешь ты назад, в чистилище свое. Неужели же этого хочешь?

– Это не твое дело, – хмуро ответил ему призрак, – я и сам о себе позаботиться могу, и все продумаю не хуже твоего. Ты мне вот уже как пятьсот лет только все обещаешь, да все… врешь!

И это последнее слово было сказано с такой яростью, что если бы кто-нибудь мог его услышать, то, наверное, замер бы на месте в ужасе. Много злобы было в этом слове и почти-что ненависти. Даже сам призрак весь как-то дернулся тогда вперед, словно в намерении напасть на Степана Игнатьевича. Но, что-то его удержало. Словно некие невидимые путы, которых он то ли не мог, то ли не смел в тот момент порвать.

– Ты это брось, – чуть даже усмехнувшись ответил ему на это Степан Игнатьевич. – Я ведь не зря тут линию золотом выложил, как считаешь. Да-а, знаешь ты, что нельзя тебе за эту линию переступать, потому что ты и сейчас уже на пределе своей орбиты. Нарушишь ее, и все, пиши – пропал.

– Тебе тогда тоже «пиши – пропал» будет, – ответил ему на это призрак немного успокоившись. – Кто лечить-то тебя будет, восстанавливать тело твое стариковское. Ты-то вот мне сейчас руку принес, а я даже не спрашиваю тебя, чья она. Кого ты на этот-то раз убил, Степушка? Что же ты с душой-то своей делаешь, зачем терзаешь? Думаешь, вечная жизнь того стоит? Ведь тебе теперь уже и не в чистилище дорога заказана, а прямиком в ад. Знаешь ты это, душегуб ты проклятый.