Диверсант Петра Великого

– …Смотри у меня, Лексашка! Смотри, стервец, – раздраженность Петра передавалась и его жеребцу, который то и дело всхрапывал и в нетерпении перебирал копытами. – Разное про тебя бают. Мол, с девками цельными днями забавляешься да бражничаешь, а наказ царский и забыть позабыл.

Я, неожиданно, среди бела дня, выдернутый под царские очи, лишь молчал и кивал. Петру явно рассказали про меня какие-то небылицы. Однако оправдываться и искать правды сейчас явно не стоило. Судя по красному дергающемуся лицу, царь вряд ли сейчас способен был что-то услышать. «Что же это за урод все на меня капает? Задолбали уже эти неизвестные доброжелатели! Неделю назад меня в колдовстве обвиняли, пару дней назад – в воровстве, сегодня – уже в пьянстве и распутстве. Проклятье! Кому я мог помешать? Я же еще никто, пустое место! Кто же это у нас такой стратег, что уже во мне видит угрозу?»

– И прибыть чрез три седмицы надлежит тебе в Архангельск, где я буду обретаться. – Петр явно заканчивал, поглядывая в сторону показавшего хвост обоза. – Тама я и погляжу, как исполнил ты свои речи. Коли же хвастовство все это было, то гневаться я буду. А тапереча иди… Нам же, други, в путь пора. До Архангельска путь неблизкий.

Юный царь махнул рукой и во главе кавалькады всадников поскакал вслед обозу, направлявшемуся в Архангельск – единственный в это время русский морской торговый порт. Там Петра ждала его новая страсть – морские корабли, на долгие годы определившая не только его жизнь, но и жизнь огромной страны. Именно в Архангельске он впервые увидит настоящие морские многопалубные корабли, вооруженные десятками пушек, и получит первые навыки корабельного дела.

Мне же предстояло прибыть на свою базу – в небольшую деревню Медведково, находившуюся от Преображенского всего в десятке верст. Взобравшись на своего конька, смирного лопоухого жеребца, я тронул поводья. «Значит, у меня не более двух недель. Потом еще нужно до Архангельска добраться, будь он неладен… Эх, Петя… Что же это тебя так швыряет в разные стороны? То армию нового вида строишь, то целыми днями с мастеровыми в токарне пропадаешь, то всей стране бороды стричь собираешься и в немецкое платье одеть. Теперь вот флот надумал строить. Ты бы определился с чем-нибудь одним, а то может и пукан порваться».

С этими не самыми веселыми мыслями я пересек все Преображенское с одного конца до другого и подъехал к деревянной церкви Преображения Господня. Отсюда и до Медведкова было рукой подать. Достаточно было спуститься с горки и вброд перебраться через реку Яузу, за которой располагалась наша деревушка.

– Давай, Буцефал, прибавь-ка ходу. Не позорь меня перед людьми. – Конягу свою я ради шутки назвал таким громким именем. – Надо нам поскорее до дома добраться, архаровцев своих проведать. Что-то под ложечкой у меня ноет. Чует мое сердце, что-то нехорошее случилось…

Я легонько пришпорил конягу, на что он тут же отозвался негодующим ржанием. Правда, скорости это совсем не прибавило. Даже, кажется, наоборот, вредный Буцефал начал прихрамывать.

– Скотина, ты что же это? Совсем страх потерял?! – Коняга, наконец, вообще встала, застыв столбом в паре шагов от входа в церковь. – Татарам продам! Слышишь?! На колбасу! Они, чай, и сейчас казылык вялят. Чего встал? А это еще что за демонстрация? Первое мая, что ли?

С дальнего края села в мою сторону валила толпа в две-три сотни голов. Мужики, бабы с вилами, топорами и кольями, кажется. Вот я уже различил испуганные женские лица, плачущих детей, клещами цеплявшихся за юбки матерей.

– Война, что ли? – Мне аж поплохело от этой мысли. – Кто напал? Турки? Шведы? Зеленые человечки? Пожар?

В этот момент распахнулись двери церкви, и оттуда, придерживая крест на груди, выскочил сухонький попик.

– Брате, брате, – надтреснутым голосом залепетал старичок. – Что такоть?

И тут толпу прорвало. Разом многолюдье откликнулось десятками голосов, криков.

– Оборони, батюшка! – Какая-то баба с воплем бросилась священнику под ноги. – Оборони, милостивец!

– Крестный ход треба! С иконами и хоругвиями круг изб пойдем…

С другой стороны на попика наседал звероподобный кузнец в прожженном фартуке, потрясавший массивным молотом:

– Мертвяка, отче, близ овчарни видали. Гнатиха, баба кривого Гната, намедни встретила. – Кузнец махнул рукой за спину. – Гнатиха, подь сюдыть!

Через мгновение толпа вытолкнула сгорбленную бабищу в серой рванине, которая, щуря подслеповатыми глазами, сразу же забормотала:

– Видала, отче, как есть видала. Ликом весь черен был, когтищами аршинными размахивает. Лохмат зело сильно. Власы длинны, – начала она подвывать то ли от страха, то ли от жалости к себе. – В землице, мхе. Сеть на собе натянул яки рыбалить сбирался… Можа, это старый Копа-рыбак оборотился? На той седмице преставился, утоп, грешный. А можа, и хто другой с погоста лезет?