Дневная поверхность

Вчетвером мы отправились в путь и вскоре дошли до очень живописного хутора. Ветви яблонь склонялись в усадьбе под тяжестью желтых матовых яблок, в поле стояли скирды ржи. Во дворе лежала разная утварь: плетеные верши, корзины, берестяные туески. На кольях плетня висели перевернутые вверх дном поливные кувшины с изображением розеток и крестов. Возле длинного низкого амбара с расписанной многоугольниками дверью висела растянутая на огромной рогатине, высохшая шкура барана, стояли деревянные лопаты с железной оковкой штыков, большие ушаты с носиками, как у чайников, старая телега — кардес.

Мы вошли в бревенчатый дом с высокой соломенной крышей. Вдоль стен виднелись расписанные цветами и птицами лари. На столе стояли тарелки с кашей, резная солонка, кувшин. На одном из стульев лежало полинявшее детское платьице. На стенах, на специальных вешалках, в виде резных портальчиков и теремков, висели вышитые полотенца.

Мои товарищи сняли с прялки челнок, на концах которого были вырезаны ужиные головки, стали складывать в рюкзак прорезную ажурную дощечку к прялке, ковши, забавный резной предмет, на одном конце которого была ложка, а на другом — вилка, и другие интересные вещи.

Несколько минут понаблюдав за ними, я с удивлением и возмущением воскликнул:

— Да вы что, друзья, с ума сошли?! Как же можно входить в дом и брать все без спроса? Что же будет, когда хозяева вернутся?

— Они не вернутся, — тихо сказал Басанавичус.

— Почему?

Басанавичус молчал, опустив голову.

Тогда за него ответил Варнас, медленно, с усилием подбирая слова:

— Эта семья выслана в Сибирь по обвинению в сотрудничестве с бандитами.

— Тогда что же вы так помрачнели? — с невольным вызовом сказал я. — Может быть, они сотрудничали как раз с убийцами мужа той женщины с хутора.

Варнас побледнел и так же медленно проговорил:

— Нет. Не сотрудничали. Я хорошо знал эту семью. Это честные, добрые люди. Глава семьи — старый школьный учитель. Я сам учился у него в школе. Их выслали по ложному доносу. Все знают это. Суда не было. Просто вокруг того места, где бандиты что-нибудь натворили, всех высылают. Этим людям не дали возможности оправдываться, и никто не доказал их вины. А та, которая носила это платьице, — он указал на детское платьице, лежавшее на стуле, — та уж, во всяком случае, ни с какими бандитами не сотрудничала…

Я подошел к столу и увидел, что он покрыт толстым слоем пыли, а каша в деревянных тарелках зацвела и затянулась черно-зеленой, нефтяного цвета, пленкой.

Как и мои товарищи, я опустил голову и машинальным движением снял свою соломенную шляпу…

Мы возвращались с хутора молча. Стемнело. Только луна бросала свой неверный свет на наш лагерь. Мы остались вдвоем с Варнасом. Он сидел на каком-то чурбаке. Я видел только его силуэт. Внезапно он заговорил:

— Вместе с вами мы дрались против фашистов за наш Советский Союз, за нашу Литву. Что же происходит, Юргис? Этот учитель — честный человек. Он ни в чем не виноват. Может быть, ты думаешь, что это неизбежно. Лес рубят — щепки летят. Есть такая поговорка.

— Не знаю. — Наверно, я ответил ему так же медленно и с таким же усилием, как говорил обычно он сам. — Нет, Володя. По отношению к судьбе даже одного-единственного человека эта поговорка — преступление. Русский народ неповинен в этом. Правда все равно придет к твоему учителю. Неужели ты не понимаешь?

— Если бы я не понимал, — спокойно ответил Владас, — я был бы не здесь, с тобой, а там. — И он показал рукой в сторону болотистых чащ. — Но рута принадлежит не им, а нам. Пойдем.

Мы вышли. На берегу озера, положив друг другу руки на плечи, стояли полукругом мои товарищи и негромко пели. Мы подошли, полукруг разомкнулся, освобождая для нас место. Мы с Владасом встали и тоже положили руки на плечи товарищей. Полукруг снова сомкнулся и снова полилась песня — задумчивая, величавая, грустная, светлая:

Летуна мано, бранги тевине…

По-русски ее первый куплет звучит так:

Литва моя, моя любимая родина!В твоей земле спят богатыри.Ты прекрасна своим синим небом,Прекрасна потому, что много

Перенесла невзгод.И поэтому я особенноСильно люблю тебя…

…Утром Моравскис предложил:

— Юргис, посмотрим место, где жил Дионизас Пошка? Это недалеко отсюда, в Таурегском уезде.

Я охотно согласился. Я знал, что Пошка — первый литовский археолог и этнограф, крупный поэт и просветитель — значительную часть своей долгой жизни провел в каком-то романтическом месте в глуши Жемайтии. Мы долго пробирались лесными дорогами до чистенькой усадьбы школьно-музейного вида. В центре ее, на каменном постаменте, стоял огромный дуб, срезанный и накрытый сверху многоугольной крышей — грибом. Пошка нашел этот дуб с пустой сердцевиной, сделал в нем двухстворчатое окно, навесил дверь и поселился в этом своеобразном жилище. На двери дуба — стихи, сочиненные и собственноручно написанные Пошка. В русском переводе они звучат так: