Дневник

– Выбрасывайте ненужные вещи! – хрипит прискакавший начальник команды; он был уже далеко впереди.

Выбрасывают с повозки подобранные дорогой хомуты, седелки, новый телеграфный аппарат в лакированном футляре, а тяжелый кабель остался. Чудаки, самое ценное выбрасывают в грязь, а кабель оставляют. Зачем вообще везут кабель (мучат лошадей, когда, говорят, в Новороссийске едва ли удастся всем людям погрузиться).

– Припряжите другую лошадь, а серую долой, она, видите, норовистая! – посоветовал кто-то.

Начали выпрягать серую.

«Тра-та-та-та-та-та-та-та-та!» – раздалось вдруг с горы.

«Виу-виу-виу!» – запели над нами пули.

Откуда? Что? Вся публика, скопившаяся у моста, бросилась врассыпную. Я прислонился к скале и не знал, что происходит, кто и куда бьет. Офицеры, не раз бывшие уже в переделках, опомнились первые. Сняли с ремня винтовки и вложили обоймы. Но куда стрелять? Откуда и кто бьет? А пулемет все строчит.

«Бум! Бум! Трах-трах!» – раздался орудийный выстрел и разрыв разом.

«Бум! Бум!» – опять выстрел и разом разрыв. Эхо в горах зашумело, застонало и носило разрыв минут 5. Пулемет все стучал, и слышались отдельные ружейные выстрелы.

Около меня стоял какой-то поручик и внимательно прицеливался куда-то вверх, но не стрелял. Около 20 минут длилась перестрелка и вдруг стихла.

– Пешая разведка вперед! – понеслось по ущелью.

Люди стали выходить из-за прикрытий. Мы опять подошли к повозке. Обоз был цел. Лошади стояли по брюхо в грязи, понурили головы. Они были рады, что люди их оставили в покое.

– Чья повозка застряла у моста? – ругался адъютант. – Почему ездовые бросили? Начальника под суд! – Наш Кальтенберг тут хрипел и что-то оправдывался.

Успокоились. Двинулись дальше.

Оказывается, стреляли с горы зеленые, а из орудия бил наш бронепоезд.

Уже вечерело, когда наш полк, усталый, голодный и грязный, вытягивался по шоссе на гору. Вдруг остановка. Что такое? Прискакал наш квартирьер. Станица, куда мы шли, занята зелеными. Остальных квартирьеров зеленые взяли в плен, а одного отпустили, чтобы передал нам, чтобы сдавались, иначе они встретят нас огнем.

Положение наше отчаянное. Мы в горах одни. Идем последние. Люди устали, лошади еще больше. Из-за каждого куста можно ожидать нападения, и к тому же наступает ночь, идет беспрерывный дождь, и страшная невылазная грязь. Мы мокры, голодны, грязны и усталые. Свернули с шоссе вправо, поднимаемся на поляну меж гор. Решили здесь ночевать. Обоз составили четырехугольником. Разрешено все жечь и все разбирать по рукам.

Последняя ночь. Сожжение имущества. Зеленые.

Ночь. Тихая. Морозная. Дождь перестал, тучи рассеялись, и на небосклоне высыпали мириады ясных, точно сейчас вымытых, дрожащих звездочек. Сыро, слякоть. По всей поляне горят костры. Идет сожжение имущества, все равно ведь бросать. Сжигают повозки, ящики из-под патронов, колеса и т. п. Завтра ведь Новороссийск. Удастся сесть на пароход или нет, а обоз все равно нужно бросать, ибо за нами идут другие хозяева.

– За хлебом, в хозяйственную часть! – раздается по поляне. Несут хлеб на каждого по два хлеба. Это первый раз по выходе из Батайска дали хлеб, а раньше все давали мукой или пшеницей. Хлеб черный, черствый страшно. Сидим у костров и жуем хлеб.

– Слышь, не ешь, – говорит мне Тихий, – говорят, в Новороссийске нету хлеба, да и на дорогу нужно!

– Я еще один кусок! – говорю я, а сам не могу оторваться. Не помню, когда я ел. Вчера в горах ел сырую кукурузу. Греюсь у костра, а в ногах мокро.

– Пали кабель!

Бросаем в огонь катушки. Кабель горит жарко с запахом смолы и резины, а сгорев, долго в пепле золотятся слитки проволоки. Кабель сгорел, ломай повозку. Каптенармус притащил мешок старых ботинок.

– Куда их? – спрашивает.

– В костер!

– А что с аппаратами делать? – спрашивает Шапарев Кальтенберга.

– Негодные сожгите, а трубки и целые части оставьте! – Пошли в костер аппараты.

Берем аппарат за трубки и на шнуре держим над огнем. Аппарат вспыхнул. Шнур перегорел, а трубку в карман. Аппараты горели синим огнем. Элементы – фиолетовым. Пропадай все. За негодными пошли целые аппараты; уже не спасали и трубок. Все равно завтра грузиться. Так и просидели до рассвета. Я, немного просохнув, поспал на повозке.