Дневник. Том 1

уходить в Булонский лес и лежать там на траве, как те не

счастные, у которых нет своего дома.

Вечером с трудом тащимся в Сен-Гратьен. Сильные мира

сего не любят, когда их приближенные больны: принцесса при-

41 Э. и Ж. де Гонкур, т. 1

629

нимает нас холодно, руки, протянутые нам для поцелуя, сухи.

Мы плохо себя чувствуем, в можно подумать, что это оскорб

ляет ее и что она сердится на нас за это. Впрочем, сегодня все

ее внимание принадлежит гостям: Теофилю Готье, Поплену,

который втерся к ней в дом и укрепился в нем, Ренану, —

сегодня она кислая, со всеми спорит, отрицает факты, которые

ей приводят, мстит за свои неприятности, за свои страхи, за

тяжелое впечатление, произведенное на нее бунтами *, за свои

мучительные политические тревоги, — и месть эта выражается

в грубых репликах, в детских выходках, которые подавляют и

убивают всякий спор. Ей говорят об опасностях всеобщего го

лосования, а она отвечает, что все равно все будут голосовать

за императора!

Доктор Филипс заводит разговор о некоторых чисто совре

менных болезнях, о болезнях нервной системы, возникающих,

например, в результате определенных механических усилий,

одних и тех же движений, повторяющихся минута за минутой,

в течение семи часов подряд, — скажем, когда шьют на швей

ной машинке; об особой болезни спинного мозга, от которой

страдают кочегары, из-за постоянного сотрясения машины; об

омертвениях, появляющихся на нижней челюсти у работниц

спичечной фабрики.

Принцесса отрицает все это и говорит доктору, что он при

думывает всякую гадость. Разум, здравый смысл — все как

будто забаррикадировалось в ее голове, за костями ее лба; и,

обернувшись к кружку, который ее слушает, она изливает на

него все презренье здорового существа к немощному; кровь

бросается ей в лицо, и она кричит, что все мы калеки, больные

и сумасшедшие.

Сегодня вечером Филипс говорил еще о лорде Хертфорде, —

этот английский архимиллионер умирает от рака мочевого пу

зыря и с железным мужеством переносит ужасные страдания

уже в течение девяти лет. Никогда еще не было такого скупого

миллионера, как этот лорд. Он никогда никого не приглашал

к себе на обед; говорят, правда, что кто-то, зайдя к нему в час

завтрака, съел у него котлету, да еще, в начале его болезни,

доктор Филипс выпил чашку бульона. Провожая его, майор,

близкий друг миллионера, — лорд называет его своим товари

щем по кутежам, — хлопнул хирурга по плечу со словами:

«Вам еще повезло, хоть чем-то здесь поживились!..»

Этот лорд — полное, абсолютное, совершенное чудовище,

еще более законченное, чем его брат Сеймур, у которого черная

злоба, присущая всем членам его рода, искупалась некоторыми

630

благородными чертами. Этому лорду Хертфорду принадлежат

такие страшные слова: «Люди злы, и когда я умру, у меня бу

дет по крайней мере то утешение, что я никогда не оказал им

ни одной услуги».

9 июля.

И еще говорят о равенстве перед законом! Шолль ведет со

своей женой грязный, скандальный, порочащий его процесс, и

ни в одной газете, даже в юридических газетах, ничего об этом

не печатают. Все, точно сообщники, хранят молчание. Если бы

Шолль не был литературным мерзавцем, то, разумеется, все

журналисты стали бы угощать публику его процессом и за

щитительной речью Дюваля.

12 августа.

Поплен, изготовитель фальшивых старых эмалей, недавно

получил орден. Он добился его тысячью мелких низостей; не

которые из них мне известны, и по ним я могу представить

себе те, о которых я подозреваю. Но лучшее его изобретение

следующее: нищий щиплет своего ребенка и заставляет его

плакать, чтобы растрогать прохожих; а он, Поплен, щипал сво

его сына, чтобы тот рассмешил принцессу. <...>

15 августа.

Как изменился этот дом и сама принцесса! Когда мы впер¬

вые пришли сюда, здесь еще бывали люди смелые, независи

мые, значительные личности или бескорыстные характеры,

мысли которых внушали ей такое уважение, что она их об

суждала, но не оспаривала. Всегда находился кто-нибудь, кто

возражал на бессмыслицы, высказанные ею сгоряча, на искаже

ния истины, допущенные ею в запальчивости, — и свободная

откровенность наших слов всегда встречала одобрение и под

держивалась сочувственным молчанием. Теперь здесь только

попрошайки, лакеи, люди низменного ума, низкого сердца,

подобострастная клака. В таком окружении она понемногу

привыкла к тому, что ей никто не противоречит, и на малейшее

возражение она отвечает вспышками слепого, глупого, ребяче

ского гнева. У нее как будто с каждым днем становится все

меньше благоразумия, рассудительности, все меньше понима

ния сущности людей и обстоятельств, она все чаще резко отри

цает истину, и все это ведет к тому, что разум ее временами

как бы мутится и покидает ее.

Невозможно себе представить, чего только не наговорила

41*

631

она сегодня утром по поводу орденов, розданных за этот год

(она считает, что художника Бодри слишком поспешно награ

дили офицерским крестом ордена Почетного легиона, а архи

тектору Виоле слишком поздно дали командорский крест) ; по

поводу амнистии, по поводу политики правительства, которое

само себя предает и распускает, — этого отказа одного из На