Дневник. Том 1

ким удачным, а позы такими верными. Они со мною говорят,

диктуют мне слова. Иногда я допрашиваю их очень долго и в

конце концов докапываюсь до самой лучшей, самой забавной

своей подписи. Когда подпись придумана заранее, рисовать бы

вает очень трудно, я быстро устаю, и рисунок получается хуже.

Мне не надо исходить из подписей, иметь их в виду — они сами

вырастают из карандашного наброска. <...>

ГОД 1854

Конец февраля.

Всю зиму бешеная работа над нашей «Историей общества

времен Революции». Нам удается заполучить сразу целых

четыреста брошюр у господина Перро, который живет на улице

Мучеников, — бедного, почти нищего коллекционера редчай

ших брошюр; он приобрел их на набережных по два су за

штуку и порою закладывал для этого свои часы (серебряные!).

Целыми днями мы роемся в его брошюрах. А по ночам пишем

свою книгу *. Чтобы не соблазняться возможностью куда-либо

пойти, мы подарили наши старые фраки и нарочно не позаботи

лись о новых. Ни женщин, ни удовольствий, ни развлечений —

непрерывный труд, непрерывное умственное напряжение.

Чтобы немного размяться и поддержать здоровье, мы позво

ляем себе ежедневную прогулку после обеда, в темноте, по

внешним бульварам: ничто не должно отвлекать нас от ра

боты, не должно рассеивать мысль, уже глубоко погруженную

в книгу. < . . . >

Промышленность призвана убить искусство; разве широкое

распространение искусства — не смерть его? < . . . >

Цивилизация разлагающе действует на человека; он все

больше привязывается к творениям рук человеческих и плюет

на творение бога. < . . . >

Вильдей был оригинал. Истинное дитя века, только не в

стиле Байрона и Вертера, а в стиле Жирардена и Меркаде *. Он

вступил в жизнь совсем юным, опьяненный и уже наполовину

75

развращенный ослепительным богатством всяких дельцов. Он

хотел разбогатеть, будучи уже весьма богатым. Должно быть, он

забыл остроту своего наставника Жирардена: «Ворочать де

лами — это значит ворочать чужими деньгами». Он ворочал соб

ственными деньгами. Чтобы преуспеть, ему, быть может, не

хватало лишь одного — быть без гроша в кармане. Он хватался

за все: бросался в литературу, устремлялся на биржу. В нем

жил темперамент игрока и лихорадочное желание преуспеть,

подкрепляемое изумительной физической энергией. Если бы

для достижения цели нужны были только ноги, он бы до

стиг ее.

Но, к несчастью, это была двойственная натура: человек от

чаянный и робкий, шарлатан только наполовину, уступчивый и

высокомерный, он был готов на компромиссы — и внезапно об

наруживал гордую непримиримость, он сорил деньгами — и

предварительно пересчитывал их; полудитя-полустарик, циник

и влюбленный, он богохульствовал в надежде изжить собствен

ную веру в бога. В нем еще ощущалось что-то дворянское, но

следы духовного образования давали себя знать: нравственное

чувство в нем притупилось, что я часто замечал у воспитанни

ков святых отцов. При всех его дарованиях ему не хватало

определенности характера. Его чувство чести казалось не

сколько зыбким. Его порядочность могла бы кое в чем и не

устоять среди жизненных потрясений. Если бы он родился ни

щим, его увлек бы Робер Макэр *.

Он не был ни безумцем, ни скотом, ни мерзавцем. Он был

просто неудачливым малым с большими аппетитами, у кото

рого не хватает силенок, чтобы достичь задуманного. Он меч

тал о журнале, о театре, о скаковом круге, о чем-то вроде моно

полии на все парижские развлечения; повсюду ему не везло. Он

был не настолько пройдохой, чтобы из него вышел предприни

матель.

Его приживальщики, все эти многочисленные литераторы,

имевшие на него виды и обедавшие за его счет, выставляли его

дураком, ничтожеством, позволяющим себя обворовывать. Меж

тем это было не так: он знал людей, но, к сожалению, отличался

особенностью, присущей империям, — питал пристрастие к жу

ликам и проходимцам. Его привлекали низкие свойства этих

людей. Достаточно было назвать Вильдея «господином графом»,

чтобы обвести его вокруг пальца; из тщеславия он готов был на

все, хоть оно и не ослепляло его. Он мало-помалу спускал свое

состояние, отдавая себе в этом полный отчет, он видел, что

у него воруют, но оставался беззащитным перед тем, что

76

губило его. Казалось, он готов отдать свою волю в распоряже

ние любого мужчины или женщины, желающих ею завла

деть.

В литературе он, несомненно, стоил многих из тех, кому он

платил. Воображения у него не было, но он был мастак на

всякие смешные шутки, на забавные выдумки, пускай и не

очень высокого качества, на всевозможные затеи, на блестя

щие остроты, — да обладай такими способностями какой-

нибудь нищий журналист, они принесли бы ему целое со

стояние. Несколько театральных рецензий и его «Париж наиз

нанку» показывают, что он мог бы стать довольно хорошим

второразрядным писателем — если бы работал и не разбрасы

вался.

Я знал, что он умеет дуться, как ребенок, но никогда не за

мечал, чтобы он кого-нибудь ненавидел. Великодушный, ко

всем предупредительный, он финансировал после Второго де

кабря целую небольшую газету. Он был любезен и, оказывая

услугу, улыбался; когда он делал человеку приятное, его глаза

были по-женски нежны. В сущности, это была женственная на